– Так, ясно, Емельян Аристархыч,– проговорил Хватков, оборачиваясь к забору. – А где он, мильтон тот? Там, на базаре?

До Евлампьева мало помалу дошло, что Хватков сделал для себя из его рассказа какне то практические выводы.

– Погоди, ты что?! – схватил он Хваткова за полу шубы. – Григорий, погодите, что вы хотите?

Он не заметил, как назвал Хваткова на «вы».

– А вот поглядим, Емельян Аристархыч! – Хватков отнял его руку от своей шубы. Веселости в его голосе не осталось, он был ртутно медлителен и тяжел. – Его, суку, порядок блюсти ставят, а он… Сейчас я… – Хватков сделал жест, как бы веля Евлампьеву стоять на месте и ждать его, повернулся и влез в толпу.

Ему не открыли калитку ни на первый, ни на второй стук, тогда он с силой задергал ее и гулко ударил в нее несколько раз ногой.

Спустя мгновение калитка растворилась, выпуская человека с елкой, какое то время, пока человек пробирался через толпу, елка загораживала Евлампьеву калитку, и когда он снова ее увидел, калитка была закрыта, и Хваткова там не было.

Прошло минуты четыре. Толпа у калитки вновь разбухла, загустела, и голова очереди опять терялась в ней. Несколько раз калитка, визжа, открывалась, выпускала счастливцев с елками, которые им снова приходилось выносить над головой, Евлампьев, вытягивая шею: пытался увидеть через дверной проем Хваткова, но из за толпы, из за топырившихся ветками елок это было невозможно.

В очередное визгливое открывание калитки гуськом, один за другим, все разом, вышли те трое. Они продрались сквозь толпу, остановились недалеко от Евлампьева, положили елки на снег и, разгоряченными, довольными, как бы похохатывающими голосами перекидываясь фразами о добытой победе, стали доставать сигареты, чиркать спичками и закуривать. И, закурив, запоглядывали в сторону парня в синтетической коричневой куртке, стоявшего сейчас в своей очереди у забора, тоже заметившего их и напряженно пытающегося смотреть лишь прямо перед собой, и разговор их теперь был только о нем:

– Что, так ему и оставить?

– Не, он у меня сейчас получит!

– Да пусть живет, мужики. Елки при нас, пусть живет.

– Не, получит он у меня все таки, – сказал тот, что был тогда первым, бросил окурок в сторону и двинулся к очереди, но другие двое его остановили.

– Да загоношит сейчас, хай какой будет! Елки при нас, пусть живет!..

Калитка завизжала снова. Евлампьев посмотрел – с елкой никто не показывался, а из за голов колышущейся толпы тянулась вверх голова Хваткова, он махал рукой, увидел, что Евлампьев увидел его, и позвал рукой: сюда! Рядом с ним, разглядел Евлампьев, стоял милиционер.

Он поколебался мгновение и пошел.

Сквозь толпу ему было бы не пробиться, но милиционер уже действовал.

– А ну, опять собрались! – кричал он. – А ну, разойдись! Наряд сейчас вызову!

Толпа, похмыкивая, посмеиваясь, поохивая, стала разжижаться, и Евлампьев очутился у калитки.

– Давайте, Емельян Аристархович! – вышел Хватков наружу, взял Евлампьева за плечо и направил внутрь. – Идите выбирайте.

Но сто пятьдесят пятый, звучно шоркнувшись о столб калитки, прыгнул и заступил дорогу. В свалке на базар ввалилось много народу, больше с той поры не запускали, и он все стоял.

– А что без очереди?! – закричал он, переводя бешеный взгляд с Хваткова на милиционера. – Что вы тут блат разводите?! Я тут, понимаешь, с трех часов дуба даю, чтобы мне пропускать?! Блюститель тоже! После меня только, вот так!

Милиционер протиснулся мимо Евлампьева, ухватил мужчину за воротник пальто и рывком вытащил из калитки.

– Похайлай еще! – грозяще проговорил он. – Постыдился бы – пожилого человека не пускаешь, участника войны, защищал тебя, гада!.