Не прощаясь больше, он повернулся и, втягивая голову в воротник, с засунутыми в карманы руками, пошел в свою сторону. Над шапкой у него подпрыгивали и растекались в воздухе белые облачка – он все кашлял.

Евлампьев совсем замерз и не пошел, а почти побежал, что есть сил размахивая руками.

Однако, а, – прыгали в голове мысли. Рабочий класс он! Три рубля «Америка»… пятьдесят копеек государству, два с полтиной себе. «Иностранная литература», «Здоровье»…

Ему сделалось как то нервно весело от этого разговора со своим спутником. После появления Молочасва один за другим потянулись Вильников, Лихорабов, Бугайков – тот, третий руководитель группы в комнате с Вильниковым и Молочасвым, – и заказывали они, смущаясь и косноязыча, именно то, что называл ему сейчас Владимир Матвеевич. Вильников попросил «Здоровье», Лихорабов – «Иностранную литературу», а «Америку» попросил Бугайков. Однако, а!..

Было уже поздно, почти два часа, через час с небольшим – снова в киоск.

Маша в этот день поехала с Еленой за город к Ксюше.

У Евлампьева получалось нынче два выходных подряд – тридцать первого, в воскресенье, и первого, – и они еще раньше решили с Машей, что поедут к Ксюше в один из этих дней, скорее всего прямо первого, чтобы тридцать первое было свободно для предпраздничных дел, но Елена упросила мать поехать с ней.

То, что Маша поедет с ней, означало, что первого она едва ли сможет стать ему спутницей: и без того тяжко в их возрасте тащиться по эдаким морозищам два с половиной часа в одну сторону да два с половиной в другую. А уж с таким маленьким перерывом… «Папа, ну ты понимаешь, когда говорят не просто «прошу», а «очень прошу, очень»? – не дослушав, нетерпеливо раздраженно оборвала его Елена, когда он в ответ на Машин беспомощный взгляд взял у нее из рук трубку и начал было объяснять, почему Маше не стоит ехать с ней. – И ничего вообще особенного, что ты поедешь без мамы. Совершенно ничего! Она со мной, а ты, первого, с Саней. Все нормально, ничего трагичного. Нечего вообще из всякого пустяка устраивать трагедню!»

«Из всякого пустяка устраивать трагедию» – это было напомннание об их прежнем, недавнишнем разговоре, когда Елена сообщила, чго ей дали путевку в Кисловодск и на днях она усзжасг. Опа сообщила об этом вечером, придя с работы, а утром, еше до того, как она ушла на работу, Евлампьев с Машёй позвонили ей, стала было разговаривать Маша, но, как почти всегда случалось, у нее ничего не выговаривалось, и она передала трубку Евлампьеву: «Давай ты».

– Леночка, ты извини нас, может, это, конечно, не вполне наше дело, но по праву все таки старших…– начал Евлампьев. – Все таки, наверное, вот тут мы с мамой думали, не стоит тебе, наверно, ехать. Как бы то ни было жалко. Мы все понимаем… такая возможность, конечно… но все таки Ксюхе, когда она выйдет, после всего, что ей пришлось… конечно бы, ей лучше, чтобы ты ее встретила дома. Ну, ты сама понимаешь. Домашнее тепло, уют… после всех этих ее мучений… просто нужно, чтобы ты была дома.

– Когда выйдет, да? – спросила Елена.

– Ну да, конечно.

– А если не выйдет? – в голосе Елены была отстраняющая, недоброжелательная холодность.

– То есть… почему не выйдет? – растерялся Евлампьев.Ты говорила, ей должны сделать снимок, прямо вот вот сделать, и если все нормально, то прямо хоть в тот же день…

– А если ненормально?

– Н ну… почему ненормально? – Евлампьев растерялся вконец, и пуще всего он растерялся от этого тона, каким говорила Елена, ведь она все таки о собственной дочери говорила.