Ей персхватило дыхание, она закашлялась и отпустила Евлампьсва.

Он выпрямился и, не вытирая своих щек, провел ладонью по ее.

– Да. Ксюша. да. Ты поверь своему деду. Он жизнь прожил. он знает ее. Я в пятнадцать лет тоже сще не целовался. Лет в семнадцать, кажется, не раньше.

Ксюша ухватила его руку за запястье и прижала сс к щеке. Похоже было, что она облегчилась слезами н успокаивается.

– А у нас, – сказала она шепотом, с закрытыми глазами, сглатывая взбухавшие в гортани комки воздуха, – у нас все девочки уже целовались. Все, ни одной нет такой. как я…

– Ну у, Ксюха, ну у… – тянул Евлампьев, гладя ей свободной рукой волосы на виске. – Это не страшно все, поверь. Поверь, девочка моя милая… И целоваться будешь, и полюбят тебя… все будет.

Ксюша прерывисто вздохнула.

– Все, пока я болела, танцевать научились. И в стиле диско, и ретро… А мне прийти – и стоять как клуше. И без зубов…

Диско, ретро… Что за звери такие, слова то одни чего стоят.

– Научишься, Ксюха, научишься. Всему научишься – и так еше отплясывать будешь… А зубы вставишь – так вообще всех затмишь.

Ксюша разлепила закрытые до того глаза.

– Ага, ослеплю, – сказала она, приподнимая губу, показывая черную свою широкую дырку в белом зубном ряду. Глубоко вздохнула, и на вспухшем, обреванном лице ее появилась слабая, но именно та самая, так любимая Евлампьевым деловито смущенная улыбка. – Де ед, ты меня не успокаиваешь, все правда, что говоришь?

– Ну боже мой! Все правда.

Евлампьев подмигнул ей и тут увидел, что дверь приоткрыта и в нее заглядывает с перепуганвым, напряженным лицом Маша.

– Слушай, – сказал он, опуская глаза к Ксюше, – есть что то ужасно хочется. Тебе не хочется?

– Да вообще да, – ответила Ксюша, всхлипывая.

– Маш! – крикнул Евламньев, будто звал ее издалека.

– Что такое? – тут же, не выдержав даже самой малой паузы, отворила дверь и ступила в комнату Маша.

Но Ксюша ничего не заметила.

– Нам вот с этой барышней есть хочется, – сказал Евлампьев. – Что насчет этого остальные присутствующие думают?

– Остальные присутствующие? – поняв Евлампьева, с веселостью подыграла ему Маша. И даже переступила перед тахтой с ноги на ногу, будто исполнила какое танцевальное па. – Остальные присутствующие не против и даже, между прочим, подготовились к этому. Как вот только с отсутствующими? Ждать, нет?

– Ну у! – сказала Ксюша, с радостно виноватой готовностью подлаживаясь под общий тон.Отсутствующих если ждать, до полночи просидеть можно. Знаете, он, бывает, во сколько с экзаменов возвращается?

– Тогда все. Марш на кухню, – скомандовала Маша.

На кухне, улучив минуту, она торопливо спросила Евлампьева:

– Что она? Случилось что нибудь?

Никак все это было не передать в одном слове, и Евлампьев только покачал отрицательно головой:

– Нет, ничего. Потом.

По телевизору повторяли новогодний «Голубой огонек». Космонавт с полковничьими погонами на плечах, с поблескивающей желтоватой звездочкой Героя на кителе, энергично улыбаясь, бодро благодарил подсевшего к нему ведущего за поздравление с Новым годом и пожелания и сам желал – и всем, и ведущему, н было видно, с каким облегчением закончил он наконец свое «слово».

– Так а почему же, когда она после выписки у нас жила, ничего с нею такого не было? – В голосе у Маши прозвучало не то чтобы сомнение или неверие, а скорее желанне услышать обо всем этом еще раз, что бы окончательно переварить в себе и оценить.