Странно, кто бы это мог быть? Какой нибудь товар привезли, вроде ручек блокнотов? Но вроде бы недавно совсем, несколько дней назад, забросили их полным полно.

Евлампьев открыл дверь – и его ослепило белым снежным сиянием, оглушило радостным, весенним гомоном птиц, веселым теньком капели с крыши киоска. Потом он увидел, что перед ним Маша.

– Ты чего это? – удивился он. И позвал: – Заходи сюда.

После полупотемок киоска никак невозможно было стоять на этом белом звонком свету.

Маша переступила порог, и Евлампьев закрыл дверь.

– Чего ты? – снова спросил он, и теперь его кольнула тревога.

Маша, случалось, после обхода магазинов, если обход этот заканчивался не поздно, заходила к нему – и чтобы идти вместе домой, и так просто, глянуть на него, – но никогда обычно не стучалась она в дверь, всовывалась, улыбаясь, в окошко и спрашивала: «Что, много наторговал?» – ей это доставляло почему то удовольствие – увидеть его так вот, через окно, как все видели.

– С Алешкой я сейчас, Галиным сыном, разговаривала, – сказала Маша, и в голосе ее Евлампьев услышал затаенную растерянность.

– И что то он такое непонятное… будто бы, говорит…

– Погоди, – перебил ее Евлампьев.Как разговаривала? Он что, приехал, что ли?

– Да нет. – На лице у Маши появилась повинная улыбка. – Ты мне о магинтофонной то ленте говорил, как Ксюша отца упрекала, что достать не может… я и подумала: что, попрошу Галю, ходит там в Москве по магазинам – пусть посмотрит, есть – так пришлет, – Ну, и позвонила сейчас? – догадался Евлампьев.

– Ну да, позвонила. Набрала номер, так хорошо по автомату соединилось… взял трубку Алешка, здравствуйте, тетя Маша, а мамы, говорит, нет, она вчера к вам улетела.

– Как – к нам? – Евлампьев ожидал уже чего угодно, но только не этого. – Вчера? А что случилось?

– Так он и сам толком не знает. Ни его, ни жены его не было… Галя внучку – соседке вместе с ключами, и прямо на аэродром, на первый рейс, вещей даже толком никаких не взяла. Алешка говорит, соседка сказала, будто бы с отцом что то….

– С Федором?

– С Федором, значит.

– Ага… – протянул Евлампьев. – С Федором… Ну что, поеду сейчас к ним. Пятнадцать минут осталось. Достою их да и поеду. Ты как?

– Да мне бы, наверно… – неуверенно проговорнла Маша.

– Да, – понял ее Евлампьев. – Лучше я один. Кто знает, что там у них… лучше без тебя, один.

– Домой зайдешь?

Зайти домой, переодеться, переобуться бы прежде всего – чтобы не в валенках по такой погоде, – конечно, следовало, но ноги у Евлампьева бежали уже в сторону трамвая.

– Да нет, сразу, – сказал он. – Сразу.

Маша ушла, он еле достоял эти оставшиеся пятнадцать минут, заставил, торопясь, окно щитом, перекидал с прилавка у окна в боковые его концы газеты, чтобы не замочило, закрыл киоск и, забыв замкнуть калитку, трусцой, трусцой, идти обычным шагом недоставало терпения, заспешил на трамвайное кольцо.

Галя, открывшая ему, не удивилась и даже не поздоровалась, будто она никуда не уезжала, не расставались они, думая, что, может быть, навсегда, и вообще виделись совсем недавно, только только, нынче буквально утром.

– Проходи, Леня, – сказала опа.

Голос у нее был глух и бесиветен, словно это не она говорила, а некое механическое существо в ней.

Галя включила свет, и он увидел ее лицо. И испугался – в нем было нечто от голоса ее: та же тупая, заморожениая бесцветность, не лицо, а что то неживое, бездушный пластмассовый слепок с него.