«Всех замну…» Боже милостивый, было!.. Никогда не вспоминалось. Лежало где то там, лежало и лежало… и не выплыло бы на свет божий, так бы ин осталось лежать, если бы не Галя. «Всех замну…» «Зачем же мять то?» – это его так обычно отец спрашивал, когда слышал. Отец еще совсем молодой, должно быть, в гимнастерке, подлоясанной, как рубаха, шнурком… в ту, видимо, пору, когда писарем в волисполкоме был… «Мму у, вырасту быком – всех замну!..»

Вырос вот.

– Хватит держать, вынимай, – приплыл к нему из какой то дали Машин голос.

Евлампьев послушно полез под одежду, долез до градусника и вытащил его. Градусник был разогретый, будто из печки.

«Тридцать восемь и пять»,подумалось Евлампьеву.

Цифры на шкале, как давеча буквы в письме, расплескались какая куда. Напрягая зрение, он заставил их встать на место и поймал обрез красной нити внутри. Температура у него была тридцать девять и семь.

        13      

– Де ед, – голос у Ксюши был притворно обиженный. – Де ед, ну почему ты не хочешь, я тебя так прошу!

– Просит она, ишь ты! – сказал Евлампьев, взглядывая на Машу и кивая ей с любовью на внучку.– Просишь. так я сразу так и должен?

– Де ед! – протянула Ксюша тем же голосом. – Ну, а что тебе еще делать теперь? У тебя же теперь сколько времени – полно, вот как раз.

– А это не дело? – Евлампьев потрогал пальцем лезвие ножа, который точил, и остался доволен: хороше наточил. – Ого го сколько дела, бабушка мне только знай подкидывает.

– Дед. но ведь это важно, ведь это… ведь если просто рассказывать, все не расскажешь. Да и забудется из рассказанного… А если написать – это уже навсегда. Забылось что то – раскрыла и посмотрела. Чтобы я знала, чтобы это всегда со мной было, в любую минуту к этому обратиться могла… Ведь ничего же не знаю по настоящему. Ни о тебе, ни о бабушке, ни о всех остальных, что до вас… Я это, вот когда то сочинение делала, поняла. И потом, когда в санатории лежала… Правда, дед, очень прошу! Напишешь – и останется. Я прочту, сын мой прочтет…

– Ох ты! – с комической всполошенностью воскликнула Маша. – О сыне она уже думает!

– А что! – ответно воскликнула Ксюша.– Будет же, почему нет?

– Так уж непременно и сын.Евлампьев снова глянул невольно на Машу: ничего себе коза, в неполные то пятнадцать лет?!

– А может быть, дочь, откуда ты знаешь?

– Ну, дочь, – отозвалась Ксюша. – Не все ли равно. Главное, чтоб ты написал. Чтобы это написано было. Вон в Исландии, я по телевизору в «Клубе кинопутешествий» слышала, там каждый человек свою родословную за девятьсот лет знает. Кто дед, кто прадед и от кого в каком нибудь там одиннадцатом веке пошли. Чем занимались, чем прославились… Представляешь, как это в жизни помогает! Потянет вдруг на дурное что то, оглянешься – и стыдно станет, будто на тебя смотрят все, и не сделаешь…

– Дурного, Ксюш, никогда делать не следует. В любом случае. Смотрят на тебя или нет, – наставительно сказала Маша. Ну ка вон доставай тарелки из буфета. У меня готово все, садимся.

– Нет нет нет! – замахала руками Ксюша и вскочила со своей табуретки, стала выбираться из за стола. – Какой мне обед, некогда мне, все, в школу опаздываю, убегаю!

– Ну как же, совсем не евши, что ли? На целый день? – обескураженно спросила Маша.

– В буфет за тарелками, и никаких разговоров! Не отпущу так.