- Как ты думаешь, можешь ли ты доставать туда вот это письмо?

- Ничего нет легче.

- Но это письмо, сказал Трот, судорожно протягивая безобразную записку в одной руке и пять шиллингов в другой: - это письмо безъименное.

- Какое? спросил над-лакей.

- Безъименное: судья не должен знать, от кого оно.

- О, понимаю! отвечал кривой, подмигивая глазом, но не обнаруживая ни малейшего нерасположения принять на себя поручение; - понимаю: маленькое предостереженьице... гм!- И глаза его начали блуждать по комнате, как будто отъискивая потайного фонаря и фосфорических спичек. - Но послушай, продолжал он, прекращая поиски и устремляя единственный глаз свой на мистера Трота: - я должен вам сказать, что он наш адвокат, наш судья и кроме того застрахован в графстве. Если у вас есть какое нибудь зло против него, то пожалуста вы не сожгите дома его, хотя я знаю, что лучшей милости вы не могли бы сделать ему.

И над-лакей внутренно захохотал.

Еслиб мистер Александер Трот находился в каком нибудь другом положении, то первым его действием было бы вытолкать, этого человека из комнаты. При этом же случае мистер Трот ограничился тем, что удвоил плату за груды и объяснил, что письмо его имеет цель предотвратить нарушение спокойствия. Над-лакей удалился, выразив торжественную клятву сохранить тайну, и мистер Александер Трот принялся за жареную камбалу, за телячьи котлеты, мадеру и пирожное с гораздо большим спокойствием, чем в первую минуту по получении вызова Гораса Гунтера.

Между тем приехавшая в лондонском дилижансе лэди едва только заняла двадцать-пятый нумер и сделала некоторые изменения в дорожном туалете, как тотчас же отправила письмо к Джозефу Овертону, дворянину, прокурору и велико-вингльбирийскому мирному судье. Она просила в этом письме немедленной помощи в весьма важном и нетребующем отлагательства деле. Конечно, при подобном требовании почтенный судья не терял ни минуты времени. После страшно изумительных взглядов и восклицаний: "ах, Боже мой! что же это значит!", и прочих выражений, в которых ясно обнаруживалось его удивление, он, в своей маленькой конторе, снял с гвоздика широкополую шляпу и торопливо побрел по улице Гай в Вингльбирийский Герб, где хозяйка дома и толпа услужливых лакеев проводили его по лестнице, к дверям двадцать-пятого нумера.

- Просите джентльмена сюда, сказала лондонская леди, в ответ на извещение передового лакея.

И джентльмену отворили дверь.

Лэди встала с дивана; судья выступил шага на два от дверей, и потом, как будто с общего согласия, оба они остались неподвижны. Судья видел перед собой веселую, пышно одетую женщину, лет сорока от роду; а лэди смотрела на лоснистого мужчину годами десятью старше ея, в черных "невыразимых", в черном сюртуке, в черном галстуке и в черных перчатках.

- Мисс Джулия Маннерс! воскликнул наконец судья: - вы удивляете меня!

- С вашей стороны, Овертон, это весьма нехорошо, отвечала мисс Джулия: - я знаю вас очень давно и ваши поступки нисколько бы не удивили меня; почему бы и вам не оказать мне подобного привета?

- Но убежать, действительно убежать, с молодым человеком! возразил судья.

- Надеюсь, однако, вы не захотели бы, чтобы я убежала со стариком, хладнокровно заметила лэди.

- И потом просить меня, - меня именно из всех людей в целом мире,- меня, человека солидных лет и наружности, верного судью города, - просить о том, чтобы я был сообщником вашего плана! угрюмо восклицал Джозеф Овертон, опускаясь в кресло и вынимая из кармана письмо мисс Джулии, как будто для того, чтоб подтвердит свои замечания.

- Послушайте, Овертон, нетерпеливо отвечала лэди:- в этом деле я требую вашей помощи, и должна иметь ее.