|
Вместо повиновения человек в белой повязке повернулся и нырнул в проем. Его нога была уже на пороге, а клинок ощупывал темноту, когда тяжелая рука Кантарини легла на его плечо и вышвырнула его обратно. – Черт бы вас побрал, идиот! – гневно выругался тот. – Поберегите ваше дыхание для бега, мой господин, – зарычал Кантарини и потащил его. – Вот так. Плечом к плечу. За мной, плотнее! – прокаркал он команды тем двоим. Они бросились к воде, отбросив тех троих, что оказались перед ними. Перед их грозными клинками даже парень с веслом – единственный, обладавший хоть каким то оружием, – бессильно отступил в сторону. Так они достигли набережной, и человек в маске почти свалился в гондолу, ожидавшую их, уставший и ослабевший от раны, которую он не замечал в пылу схватки. Едва гондола тронулась, он повалился на подушки фелцы, сдернул повязку с лица и, разорвав на груди костюм, обнажил в свете фонаря белье, потемневшее от крови. Кантарини, склонившись над ним, тихо выругался при виде этого. – Святой Марк! Он достал вас, Вендрамин? Он встал на колено, чтобы обнажить рану, тогда как его компаньон занялся потерями другого, конец мучений которого был уже близок. – Ничего, – сказал Вендрамин. – Я потерял немного крови. Только и всего. Но осмотрите. – Клянусь, – сказал Кантарини, – этот парень должен был заниматься моим ремеслом. Он бы добился больших успехов. Убить человека, который сумел пронзить двух нападавших из четырех – это заставляет меня чувствовать себя убийцей. Если Вендрамин и испытывал сожаление, что не осуществил свое намерение расправиться с этой лживой Далилой таким же образом, то это сожаление не могло испортить полученного им удовольствия даже в его полуобморочном состоянии. Он рассчитался с этим подлым англичанином и устранил всякую угрозу препятствий в будущем. Его переполняло вдохновляющее чувство защищенной чести. Глава XXVIII. ВОПРОСЫ Те трое, что шли на помощь со стороны набережной со столь добрыми намерениями, но оказались так беспомощны, были Ренцо, его гондольер и Филибер, который спешил сюда со своими предостережениями, побывав ранее в доме Гаццола. Они достигли места схватки на мгновение раньше группы с фонарем, пришедшей в аллею с другой стороны – группы, состоявшей из портье посольства, его сына и секретаря Жакоба. Портье держал бландебас , а Жакоб размахивал безобразного вида саблей. Стоя на коленях в грязи аллеи, виконтесса жалобно всхлипывала над телом Марка Антуана, умоляя его сказать ей хотя бы что нибудь. Она не осознавала появления Жакоба, пока он не опустился на колено с другой стороны тела. Жак, сын портье, светил ему фонарем. Потом она почувствовала руки, взявшие ее за плечи и руки, – сильные руки, которые помогли ей подняться, – и Конри, портье посольства, нежно увещевал ее: – Мадам! Мадам! Мадам виконтесса! – Оставьте, оставьте меня, – прозвучал ответ, прерываемый рыданиями. Все ее внимание в эту минуту было приковано к выражению лица Жакоба, руки которого были заняты делом. Он аккуратно перевернул Марка Антуана, открыв образовавшуюся под телом кровавую лужу. Когда она поняла природу этого темного пятна, поблескивающего в свете фонаря, протяжный крик ужаса вырвался у нее. Жакоб вглядывался в губы Марка Антуана, рукой нащупывая его сердце. Понизив голос, она спросила: – Он… он? – она не осмеливалась закончить вопрос. – Он не умер, гражданка, – сказал мрачный секретарь. В ответ она не издала ни звука. Ее всхлипывания прекратились, и она словно не смела выразить благодарность за то, что еще могло не иметь под собой оснований. |
