|
Ее всхлипывания прекратились, и она словно не смела выразить благодарность за то, что еще могло не иметь под собой оснований. Жакоб поднялся и тихо отдал необходимые распоряжения. Они перенесли Марка Антуана на расстеленный плащ. Затем Конри и его сын, Филибер и Ренцо взялись за углы. Так они бережно пронесли раненого по аллее и через Корте дель Кавалло обратно в посольство. Следом, поддерживаемая Жакобом, шла виконтесса, едва переставлявшая отяжелевшие ноги. Когда Марка Антуана положили в комнате портье. Ренцо и его гондольер ушли, предупрежденные Жакобом о том, что никому нельзя рассказывать о случившемся. Молодой еврей понимал, что к чему, и понимал, что молчание – лучшая мера предосторожности при любых обстоятельствах. Ренцо, однако, решил, что к его госпоже это предупреждение не относится. Проведенный к ней ее горничной, он передал записку Марка Антуана и, когда она прочитала ее, он рассказал ей о том, что произошло. Она стояла перед ним взволнованная, выпрямившаяся, не издавшая ни звука, но глаза на ее мраморно белом лице были словно две темные блестящие лужицы. При виде горя на этом лице, Ренцо поспешно заявил, что мессер Мелвил не только жив, но и, несомненно, выздоровеет. Слегка покачнувшись, она оперлась на стол и так застыла, пока охватившее ее состояние, близкое к обмороку, не прошло. Она взяла себя в руки. Они были твердого склада характера, эти Пиццамано, и Изотта, при всей ее утонченности, унаследовала свою долю этой несгибаемости. С высохшими глазами, с пугающим спокойствием она расспросила Ренцо, но не смогла вытянуть у него ничего о личностях напавших на Марка Антуана людей. Было так темно в этой проклятой аллее. Несмотря на великое свое мужество, она не могла вытерпеть неопределенности, которая обязательно сопутствует бездеятельности. Приняв решение, отметая все возможные сдерживающие соображения, она приказала своей горничной принести плащ и капюшон. Не обращая внимания на то, что она может понадобиться матери и что мать, еще не удалившаяся к себе, может обнаружить ее отсутствие, она выскользнула из дома в сопровождении Ренцо. Они прошли через сад, чтобы портье не мог видеть ее ухода, и открыли замок калитки, которая выходила на маленькую площадь, после чего по мостику над узкой протокой вышли на открытое пространство, прилегающее к широкому каналу Св. Георгия. Отсюда в нанятой гондоле они проделали путь до Мадонны дель Орто. К Лальманту, которого этот визит чрезвычайно удивил, ее пропустили без малейших колебаний. В приемной, служившей ему кабинетом, он встретил ее с глубочайшим почтением. Он был не один. На заднем плаке, возле письменного стола стояли двое мужчин, с которыми он беседовал, когда она вошла. Одним из них был Виллетард, чьи пресыщенные глаза быстро оценили грацию и красоту этой женщины; другой был коренастый, средних лет мужчина в форменного покроя одежде черного цвета, лицо которого было одновременно властным и доброжелательным. – Месье Мелвил? – нерешительно спросила она Лальманта. Затем она успокоилась и стала последовательной. – Я узнала о том, что с ним произошло. Он наш друг. Близкий друг… – Я знаю об этом, – он доброжелательно избавил ее от объяснений. – В это самое мгновение я понял, насколько велика ваша дружба к нему. Он шагнул к столу и взял оттуда клочок бумаги. – Вот что доктор Делакосте передал мне. Полагаю, это от вас. Он протянул ей записку, которую вечером она написала Марку Антуану. Поняв причину красно коричневого пятна, испачкавшего бумагу, она на мгновение закрыла глаза. – К несчастью, – со вздохом сказал Лальмант, – он не уделил достаточного внимания этому предостережению. |
