|
Он удивлялся, что она посмела противостоять ему с таким насмешливым самообладанием, несмотря на то, что было у нее на сердце. Он должен был убедиться, что может сокрушить это самообладание. – Я обнаружил, – сказал он, – что ваш мессер Мелвил был соблазнителем дамы, которую я надеялся сделать своей женой. Она напряглась и выпрямилась; румянец медленно заливал ее щеки. – Вы не можете сказать этого обо мне, – произнесла она Он вскочил, в накале страсти забыв рану и слабость. – Я должен выдвинуть доказательства, чтобы вы прекратили свое тошнотворное лицемерие? Я должен рассказать вам, что я узнал вас даже под маской, которая столь стремительно промелькнула передо мной, убегая из жилища Мелвила однажды утром несколько месяцев назад? Я должен вам рассказать, как я узнал об этом? Я скажу вам, что у меня есть улика, которой я могу убедить и других. Я… – Прекратите! – воскликнула она и тоже оказалась на ногах, лицом к лицу с ним. – Как посмели вы пачкать меня своими низкими предположениями? Совершенно верно, той дамой была я. Можете ли вы предположить, что я когда нибудь откажусь от чего нибудь, что я когда либо сделала? Но между тем, для чего я туда пошла, и тем, что вы столь бесстыдно предположили – сама такая мысль безумна – та же разница, что между снегом и грязью. Теперь он не мог пожаловаться, что она была холодным и бесчувственным шедевром, неспособным испытывать страстей. То было страстное чувство – уничтожающее, испепеляющее чувство гнева, – перед которым он дрогнул. – О, моя мысль безумна? Сравните ее с любой другой мыслью здесь, в Венеции! Сравните, если посмеете, с мыслью вашего собственного отца! Спросите, каково будет его предположение, если он застанет знатную даму, таким вот образом закрывшуюся в доме мужчины, если он видел ее фактически в его объятиях. Если хотите, чтобы сердце вашего отца разорвалось от позора, спросите его об этом. Эта тирада была для ее гнева как вода для огня. Но осознание ею правоты того, что он отстаивал, привело не более чем к обычному ее спокойствию. Почти успокоившись, она вновь села и, подавив эмоции, заговорила ровным бесстрастным голосом. Если в том, что она сказала, и были оправдания, то лишь в словах, но вовсе не в ее тоне. – Слушайте, Леонардо, – и она хладнокровно рассказала ему обстоятельства и цель того визита к Марку Антуану. У нее получился довольно длинный рассказ, и слабость вынудила его вновь сесть, пока шло повествование. Если оно и убедило его, он не показал этого. Напротив, его ответная реплика касалась главным образом неправдоподобности рассказа. – И кроме этого отречения, как вы это назвали, не было другой причины для визита? Однако, хотя этот мужчина был здесь постоянным посетителем и вам часто выпадали случаи побеседовать с ним, вы предпочли путь, который всякая венецианская дама, дорожащая своей репутацией, должна отвергнуть с отвращением? Она знала, что было бесполезно объяснять это ее настоятельной потребностью оправдаться в глазах Марка Антуана – потребностью, которая не терпела отлагательства. Это было нечто такое, чего он никогда бы не понял. Такое объяснение лишь подвергло бы ее оскорбительной недоверчивости. Поэтому она сказала просто, но очень твердо: – Именно это я и предпочла. Я не могла понять неосторожности этого поступка Но ничего, кроме неосторожности, в этом, конечно, не было. – Разве кто нибудь поверит этому, Изотта? – Вы не верите? – бросила она ему вызов. Он задумался над ответом. Когда же он заговорил, манеры его неуловимо изменились. |
