|
Было недопустимо оставить на растерзание львам несчастную женщину, которой он был обязан жизнью. И потому все, что он сказал – и сказал очень веско, – было: – В этом деле я прошу вас доверять мне. Мессер Корнер томительную минуту вглядывался в него, не произнося ни слова. В этом взгляде было и некоторое удивление. Словно инквизитор ожидал другого ответа и был разочарован. Вздохнув, он опустился на свою скамью и предоставил своим собратьям продолжить испытание. Но Габриэль лишь тер свой длинный нос в задумчивом молчании, а дряхлый Барбериго зевнул и стал отирать слезы со своих затуманенных глаз. Граф Пиццамано с прежним непониманием пристально смотрел на узника. Оставалось не только признать, что сказанное Корнером правда, какой бы фантастической она ему ни казалась, но и то, что подразумеваемым согласием с этим Марк Антуан признавал также свою виновность – ибо существование виконтессы де Сол, учитывая изложенные инквизитором обстоятельства, казалось явным доказательством того, что истинное лицо Марка Антуана должно быть известным французскому послу. А если это так, возможно лишь единственное умозаключение. И все таки, в отличие от инквизиторов, граф Пиццамано испытывал слишком серьезные затруднения, чтобы принять такой вывод. Он был крайне смущен. Его мысли вернулись к его дочери и разговору с ней в ту ночь, когда Марк Антуан впервые после приезда посетил их. Как же обманутое несчастное дитя было убеждено в своем предположении, что поездку в Венецию Марк Антуан предпринял прежде всего из за нее! Какое беспощадное унижение выпало ей теперь в деле ее помолвки! Правда, возможно, сведения об этом допросе помогли бы ей примириться с приближающейся свадьбой с Вендрамином, а это дело тревожило графа Пиццамано более серьезно, чем он позволял этому проявляться. Из всего этого он мог предположить, что происходящее, по видимому, к лучшему. Но так ли на самом деле? Чем больше вопросов он задавал себе, тем меньше ответов ему удавалось найти. Наконец раздался любезный голос Корнера и прервал его размышления. Инквизитор обращался к Кристофоли. – Проводите заключенного в комнату, предназначенную для него. Ему должны оказывать всякое уважение, укладывающееся в рамки строгого заключения, пока мы не объявим нашу волю. Зловещие слова обдали холодом сердце Марка Антуана. Он встал, стиснул руками перила и на мгновение заколебался. Затем, осознав, что открытый протест или притязания оказались бы тщетными, он поклонился Тройке и молча позволил выпроводить себя из комнаты. Когда дверь закрылась за ним, мессер Корнер спросил, есть ли у графа Пиццамано какие либо советы, которые могли бы содействовать их обсуждению. Утомившийся Барбериго вновь зевнул. Граф встал. – Я бы лишь напомнил Вашим Превосходительствам, что все, что свидетельствует против виконта де Сола, основывается на предположениях, а то, что говорит в его пользу, покоится на твердых фактах. – Будьте уверены, что мы будем помнить об этом. Для нас, как вы понимаете, препятствием к выгодному для него мнению является виконтесса де Сол. Подбородок графа утонул в кружевах. – Я сбит с толку, – признался граф. – Главным образом потому, что я не могу понять, зачем он скрывал свой брак. – Разве нет более или менее очевидной причины? Признать его означало бы открыть свое истинное лицо. Он мог надеяться по крайней мере убедить нас, что обманул французскую миссию, представившись там Камилем Лебелем. Но мог ли он надеяться убедить нас, что его связь с французским правительством была притворством, если они знали его как виконта де Сола? – Как я уже отмечал, – вставил Барбериго, – я могу представить себе обстоятельства, в которых виконт де Сол мог посчитать выгодной службу на благо Директории. |
