— Да-с, сударь, я лично считаю его безмозглым дурнем! — обявил номер пятый. — Таково личное мое мнение, но каждому, кому угодно, предоставляется смотреть на дело иначе.

— Я совершенно согласен с вами! — сказал номер шестой. — Новоприбывший настоящий осел, и я считаю позволительным сказать, что если голова у него и набита чем-нибудь, то непременно мякиной. Если это не мякинная голова, то я сам не судья, а, с позволения сказать, первейший болван. Вот как-с!

Участь Давида Вильсона была решена. Инцидент этот облетел весь город и обсуждался серьезнейшим образом всеми обывателями. Не прошло и недели, как новоприбывший утратил уже христианское имя, которое заменилось прозвищем «мякинная голова». С течением времени Вильсон приобрел общую любовь новых своих сограждан, но прозвище мякинной головы успело уже прочно за ним утвердиться. Приговор, постановленный в первый день по прибытии Вильсона в город, признал его набитым дурнем, и ему никак не удавалось добиться отмены иля хотя бы даже смягчения этого приговора. С прозвищем «мякинной головы» вскоре перестало соединяться какое-либо обидное или вообще насмешливое значение, но тем не менее, оно словно срослось с Вильсоном и сохранялось за ним в продолжение более двадцати лет.

ГЛАВА II

Адам был человек и этим обясняется все. Он чувствовал вожделение к яблоку не ради самого яблока, а потому, что ему было запрещено вкушать от такового. Жаль, что ему не было запрещено вкушать от змия: тогда он непременно сел бы эту проклятую тварь.

Мякинноголовый Вильсон привез с собою небольшую сумму денег и купил себе маленький домик, находившийся как раз на западной окраине города. Между ним и домом судьи Дрисколля находилась лужайка, по середине которой забит был частокол, служивший границею обоих владений. Наняв небольшую контору на главной улице, Вильсон снабдил ее небольшою вывеской с надписью: «Давид Вильсон. Стряпчий и юрисконсульт. Землемер, счетовод и т. д».

Роковое словцо Вильсона лишило его, однако, всякой возможности успеха, по крайней мере, на юридическом поприще. Никому не пришло в голову хотя бы даже заглянуть в его контору. По прошествии некотораго времени Вильсон закрыл свою контору, снял вывеску и повесил ее на своем собственном доме, предварительно закрасив эпитеты стряпчаго и юрисконсульта. Он предлагал теперь свои услуги лишь в скромном качестве землемера и опытнаго счетовода. От времени до времени его приглашали снять план с какого-нибудь земельнаго участка; случалось также, что какой-либо купец поручал ему привести в порядок торговыя книги. С чисто шотландским терпением и стойкой энергией Вильсон решился побороть свою репутацию и проложить себе путь также в юридической карьере. Бедняга не преусматривал, впрочем, тогда, что ему придется затратить так много времени для достижения этой цели.

Вильсон располагал большим изобилием досуга, который, однако, не вызывал у него обычной скуки. Дело в том, что он интересовался каждой новинкой, рождавшейся в мире идей, — изучал и производил над ней опыты у себя дома. Одним из любимых его развлечений была хиромантия, т. е. искусство распознавать характер человека, по устройству поверхностей его ладоней. Другой форме развлечения он не давал никакого названия и не считал нужным обяснять кому-либо таинственных ея целей, а просто-на-просто говорил, что она служит ему забавой. Вильсон и в самом деле находил, что его развлечения еще более упрочивали за ним репутацию мякинной головы, а потому начинал сожалеть уже о том, что позволял себе слишком много откровенничать по их поводу. Предметом безимяннаго развлечения служили оттиски человеческих пальцев. Вильсон постоянно носил в кармане своего пиджака плоский ящичек с выдолбленными в нем ложбинками, в которыя укладывались стеклянныя пластинки шириною в пять дюймов.