|
И это продолжалось все время с самого прибытия этого человека, -- он в первый же вечер окрестил моего хозяина Иаковом. Милорд сделал движение, как бы собираясь откинуть одеяло и встать. -- Если во всем этом есть хоть крупица правды... -- начал он. -- А разве я похож на лжеца? -- прервал его я. -- Вы должны были сказать мне раньше, -- проговорил он. -- Да, милорд! Должен был, и вы вправе корить нерадивого слугу. -- Но я приму меры, и сейчас же, -- и он снова сделал движение, чтобы подняться. Опять я удержал его. -- Это не все, -- сказал я. -- О, если бы это было все! Моему несчастному хозяину пришлось нести это бремя без чьей-либо помощи или хотя бы сочувствия. Даже вы, милорд, не находили для него ничего, кроме благодарности. А ведь он тоже ваш сын! Другого отца у него не было. Соседи все его ненавидели, и, видит бог, несправедливо. Он не нашел любви и в супружестве. И ни от кого он не видел искреннего чувства и поддержки -- великодушное, многострадальное, благородное сердце! -- Ваши слезы делают вам честь, а мне служат укором, -- сказал милорд, трясясь, как паралитик. -- Но все же вы не совсем справедливы. Генри всегда был мне дорог, очень дорог. Джеме (я не стану этого отрицать, мистер Маккеллар), Джеме мне, может быть, еще дороже, вы всегда были предубеждены против моего Джемса; ведь он перенес столько злоключений; и нам не следует забывать, как они были жестоки и незаслуженны. И даже сейчас из них двоих он проявляет больше чувства. Но не будем говорить о нем. Все то, что вы сказали о Генри, вполне справедливо, я этому не удивляюсь, я знаю его благородство. Вы скажете, что я им злоупотребляю? Может быть; есть опасные добродетели, добродетели, которыми так и тянет злоупотребить. Мистер Маккеллар, я искуплю свою вину, я все это улажу. Я был слаб, и, что хуже, я был туп. -- Я не смею слушать, как вы обвиняете себя, милорд, пока вы не узнали всего, -- сказал я. -- Не слабы вы были, а обмануты, введены в заблуждение дьявольскими кознями обманщика. Вы сами видели, как он обманывал вас, говоря о риске, которому якобы подвергается; он обманывал вас все время, на каждом шагу своего пути. Я хотел бы вырвать его из вашего сердца; я хотел бы, чтобы вы пригляделись к другому вашему сыну, -- а у вас есть сын. -- Нет, нет, -- сказал он. -- У меня два, у меня два сына! Мой жест отчаяния поразил его; он поглядел на меня, изменившись в лице. -- Есть и еще дурные вести? -- спросил он, и голос его, едва окрепнув, снова сорвался. -- Очень дурные, -- ответил я. -- Вот что он сказал сегодня вечером мистеру Генри: "Я не знал женщины, которая не предпочла бы меня тебе и которая не продолжала бы оказывать мне предпочтение". -- Я не хочу слышать ничего плохого о моей дочери! -- закричал он, и по той поспешности, с которой он прервал меня, я понял, что глаза его были далеко не так слепы, как я предполагал, и что он не без тревоги взирал на осаду, которой подвергалась миссис Генри. |
