Где вы сейчас?.. Немедленно приезжайте сюда!

   - Я здесь, в Москве... Вылетела неожиданно, ракетопланом...

   Девушка, вероятно, еще не пришла в себя после молниеносного путешествия

в стратосфере, не свыклась с мыслью, что она оказалась в Советском Союзе.

Ее лицо было беспомощным и растерянным.

   - А где... Ми-Ха-Ло?.. - Парима зарделась, запнулась: она давно

овладела русским языком, но в этот миг с губ сорвалось то имя, которое

навсегда осталось в ее сердце.

   - Ми-Ха-Ло работает... - Щеглов смутился и не мог этого скрыть.

   - Михаил болен?.. С ним что-нибудь случилось?.. - Парима беспокойно

сдвинула брови, подошла ближе к экрану. - Говорите... Сразу же говорите...

Я не получала от него писем почти месяц.

   - Нет, все в порядке, Парима. Просто я не хочу, чтобы...

   Сзади с грохотом упал стул. Из гостиной в кабинет, ощупывая руками

воздух, шел Лымарь.

   - Парима?.. - переспросил он горько. - Вы пишете ей письмо?.. Не

нужно... - Михаил наткнулся на стол, поморщился от боли. - То есть

напишите. Но все, как есть. Хватит ее обманывать. Я слеп, да. И письма за

меня пишет инженер Щеглов.

   Щеглов сделал Париме торопливый знак и, не погасив экран визефона,

выключил микрофон и динамик. Затем подошел к Михаилу, посадил его на диван

и сказал:

   - Хорошо. Письма писал я. Что же дальше?

   Михаил вскипел:

   - Петр Сергеевич! Я уважаю вас, как родного отца. Но... нельзя шутить.

С этим не шутят... Парима знала меня сильным, зрячим. А теперь...

   Щеглов взял его руку, крепко сжал ее:

   - Я не шучу, мой друг. И никто, кроме подлецов, не решится издеваться

над чужой бедой... Но Париме я не напишу... так как написал об этом уже

четыре года тому назад. Она знает обо всем. И лишь о том, что тебе

восстановили слух, я не успел написать.

   - Написали?! Четыре года назад?

   Лымарь склонил голову.

   Острая боль сжимала - его сердце: почему все так случилось?.. Какая

несправедливость судьбы: иметь чистые, неповрежденные глаза, и - не видеть

почти ничего, едва различать свет, потому что пуля повредила участок

мозга, ведающий зрением...

   Выходит, что обманывали не Париму, а его... И у Паримы вместо любви

теперь - жалость. Жалость к калеке...

   - Михаил! - укоризненно сказал Щеглов.

   Лымарь не шевельнулся. Тогда Щеглов подошел к визефону, повернул

аппарат экраном в эту сторону и включил микрофон.

   - Успокойте, - сказал он шепотом Париме. - Ему нельзя волноваться.

   Но девушка его не видела и не слышала; она тянулась взглядом куда-то в

сторону, к шкафу. Ей, вероятно, была плохо видно, и она даже налегла на

экран.

   Щеглов придвинул аппарат еще ближе, и по тому, как заблестели глаза

Паримы, понял: теперь видит.

   - Ми-Ха-Ло... - прошептала девушка. - Ты на меня не сердишься, Ми-Ха-Ло?

   Это не было умышленным обращением к прошлому, - к тем далеким дням,

когда там, в малайских джунглях, лишь зарождалась их любовь. Губы сами

произносили то, что хотело сказать сердце.

   А Михаилу, как тогда в "радиорубке", казалось: мерещится, звучит в

мозгу нежное-нежное, давнее-давнее... Пробыв три с половиной года почти

глухим, он все еще не свыкся с восстановлением слуха.

   - Ми-Ха-Ло... Мой милый, мой хороший... Я знаю все... И вот приехала,

чтобы быть всегда с тобой...

   Михаил вскочил, лихорадочно обвел комнату взглядом невидящих глаз,

вскрикнул:

   - Петр Сергеевич, я схожу с ума.