-- Дорогой мой, все курсы сейчас закрыты. Желающие обучаться едут в
Барбизон и тому подобные места и пишут на открытом воздухе. В мое время было
такое учреждение, которое называлось "Клуб рисунка",-- мужчины и женщины
вместе (сопение), велосипеды (снова сопение), брюки гольф в мелкую клетку,
полотняные зонты и, по всеобщему мнению, свободная любовь (сильное сопение)
-- все один вздор. Я думаю, они и теперь существуют. Поинтересуйся.
-- Главная проблема каникул -- это деньги, папа.
-- О, на твоем месте я бы не стал беспокоиться смолоду о таких вещах.
-- Видишь ли, я несколько поиздержался.
-- Вот как,-- отозвался отец без всякого интереса в голосе.
-- По правде сказать, я не очень-то представляю себе, как прожить эти
два месяца.
-- Ну, я в таких вопросах наихудший советчик. Мне никогда не случалось
"поиздержаться", как ты весьма жалобно это называешь. А с другой стороны,
как иначе можно выразиться? Быть в затруднительном положении? В стесненных
обстоятельствах? Без гроша в кармане? (Сопение.) Или сидеть на мели? Или,
может быть, в калоше? Скажем, что ты сидишь в калоше, и на том остановимся.
Твой дедушка говорил мне: "Живи по своим средствам, но если окажешься в
затруднении, приди ко мне, не ходи к евреям". Все один вздор. Ты попробуй.
Сходи на Джермин-стрит к этим господам, которые дают ссуды под
собственноручную расписку клиента. Мой дорогой мальчик, они не дадут тебе ни
соверена.
-- Что же ты тогда советуешь мне делать?
-- Твой кузен Мельхиор был неосторожен с капиталовложениями и оказался
в очень глубокой калоше. Так он уехал в Австралию.
Я не помнил отца таким довольным с тех пор, как он когда-то нашел две
страницы папируса второго века между листами Ломбардского часослова.
-- Хейтер, я уронил книгу.
Книга была поднята с пола, раскрыта и прислонена к графину. Остальное
время обеда он провел в молчании, иногда нарушаемом веселым сопением,
которого, как мне казалось, не мог вызвать штудируемый им трактат.
Потом мы покинули столовую и расположились в зимнем саду, и здесь он
непритворно забыл о моем существовании; мысли его, я знал, витали далеко, в
тех давних столетиях, где он чувствовал себя непринужденно, где время
измерялось веками и у всех фигур были стертые лица и имена, которые на самом
деле оказывались искаженными словами с совершенно другим значением. Он сидел
в позе, которая для всякого, кроме него, была бы вопиюще неудобной -- боком
в своем высоком кресле, держа у самого лица повернутую к свету книгу. Время
от времени он брался за карандаш в золотом футлярчике, висевший у него на
цепочке от часов, и делал заметки на полях. За распахнутыми окнами сгущались
летние сумерки; тиканье часов, отдаленный шум уличного движения на
Бейсуотер-стрит и шелест переворачиваемых отцом страниц были единственными
звуками. Поначалу объявив себя банкротом, я счел разумным воздержаться от
курения сигары, но теперь, отчаявшись, сходил в свою комнату и принес одну
гавану. |