Из него он вышел с двумя сумками с продуктами, и ближайшим путём, по тропинке между зарослей полыни и бурьяна, направился домой. Зайдя в подъезд, Сергей покосился на дверь квартиры, в которую колотился влюблённый араб. На ней было что-то написано не по-русски, а витиеватой арабской вязью. Что это было: угроза или мольба, Сергей разгадать не мог, но было ясно, что примирение не состоялось.
— Что, отоварился? — дед Костя был уже заметно навеселе, и в руке держал литровую пластмассовую бутылку с разведённым спиртом. — А мы решили продолжить. Пойдём!
— Ты Абделя не видел, дед? — сказал Сергей.
— Видел, — осклабился старик. — Сейчас только. Висит на окне, а эта курва сталкивает его вниз. Чую, вот-вот менты приедут.
— Ему ничего не будет: он гражданин Сирии.
— Наши менты дипломатию не знают, мигом карманы у него вывернут, а он без «зелени» не ходит.
Сергей заглянул в щель своего почтового ящика, там что-то белело. Он вынул конверт и присвистнул: письмо было от одноклассницы, о которой он вспоминал только тогда, когда ему на глаза попадался полулитровый графинчик из жёлтого стекла, подаренный Ниной Кулишкиной на день Советской Армии, когда они учились в седьмом классе.
Письмо было коротким:
«Здравствуй Серёженька. Мне осталось жить совсем недолго. И на прощание я должна сказать тебе, что я всегда, как только себя помню, люблю только тебя. Желаю тебе большого личного счастья и крепкого здоровья. Для себя я прошу совсем немного: вспоминай меня, Серёженька, хоть изредка, как мы сидели в школе за одной партой, катались на коньках на замёрзшей старице. Прощай, мой любимый и ненаглядный Серёженька!..»
— На тебе лица нет, — сказала, открыв двери, Дарья. — Если ты расстроился, что я пригласила свою родню, то успокойся, они не идут на свадьбу к Натальиной племяннице.
Сергей отдал ей полученное письмо, и прошёл с сумками на кухню. Открыл холодильник, взял бутылку пива и, откупорив, сделал большой глоток.
«Вот это новость! — подумал он. — Значит, Нина всю жизнь меня любила, а я об этом и не догадывался. И что мне теперь делать с этим открытием?»
Сергей наклонился и, распахнув дверцы кухонного стола, стал разглядывать стоявшую там посуду.
— Ты что ищешь? — сказала Дарья, ив её голосе были слышны ревнивые нотки.
— Стеклянный графинчик. Ты его, часом, не выкинула?
— С какой это стати! Храню в зале, в серванте, на самом видном месте как память твоего детства. Но до сегодня никакой Нины я не знала. И как это она удосужилась о тебе вспомнить?
— Только не говори глупостей, — сказал Сергей и, пройдя в зал, распахнул дверцы серванта. Графинчик в окружении хрусталя выделялся тусклой желтизной и грубоватой обработкой стекла, но Сергей обрадовался ему, как нечаянно обретённой давней потере.
— Вот оно — цело и невредимо твоё сокровище! — усмехнулась Дарья. — На самом видном месте, а ты его и не замечал.
— Надо было его протереть, он запылился, — сказал Сергей.
— Я на днях, перед твоим приездом, всю посуду почистила, и твой графинчик не обошла стороной.
Сергей взял графинчик, посмотрел на свет и поставил обратно на полку.
— А я, убей, не помню, что подарил Нине на восьмое марта. Я и её плохо помню, уже лет десять как не видел и ничего о ней не слышал.
— Она тебя не забыла, раз такое жаркое письмо сочинила, — небрежно произнесла Дарья.
— Не надо ревнивых глупостей, — Сергей крепко её обнял и повлёк к дивану. — У нас все двери закрыты? Чайник выключен?
— Погоди, — она высвободилась из его объятий. |