— В другую сторону, — вздохнул Сергей и поделился с соседом своей заботой.

— Сколько туда километров? — сказал Абдель.

— Около пятидесяти.

— Садись, довезу. Моя дорогая супруга будет спать до обеда. Потом начнёт краситься, причёсываться, так что время у меня есть.

— За бензин я плачу! — заявил Сергей. — Подруливай к заправке.

— Я ещё ночью заправился, — сказал Абдель, заводя машину.

Утреннее шоссе было пустым, и через час они добрались до посёлка консервного завода, который, судя по дыму над трубой котельной, ещё находил в себе силы трепыхаться в стихии российского рынка и выпускать сгущённое молоко.

Возле завода стояли несколько двухэтажных жилых домов, от которых начиналась основная посёлковая застройка, несколько улиц насыпных, рубленых и кое-где кирпичных домов, больница, школа и административное здание с выгоревшим от солнца российским флагом, с несколькими по овалу небольшой площади магазинами, ларьками и прилавками для уличной торговли.

— Если ты забыл про подарок, то самое время его купить, — сказал Абдель, останавливаясь возле магазина.

— Подарок? На похороны?

— Зачем на похороны? Подарки нужны живым.

— Ты прав, сосед, — спохватился Сергей. — Надо обрадовать тётку чем-нибудь сладеньким.

— Кто такая тётка? — заинтересовался Абдель. — Я не понимаю.

— Сестра моей матери, зовут её тётя Шура. Мои родители умерли, она теперь одна живёт в их доме. Своих детей у неё нет.

Магазин ничем не отличался от городских, и Сергей не поскупился: купил и хлеба, и сахара, и масла, и колбасу и любимые тёткой конфеты-подушечки с повидловой начинкой, а также кусок душистого мыла и пачку стирального порошка. Он знал, что в доме, хоть шаром покати, пусто. Тётка питалась хлебом и сладкой водой, изредка молоком, которым угощала её соседка, в магазине не бывала, но не из-за бедности, она получала пенсию, однако её почти не тратила, а складывала в большой самодельный сундук, который запирала на висячий замок, и ключ от него носила, повесив на толстый шпагат на шее.

— Ну вот — я и приехал, — сказал Сергей, когда машина поравнялась с бревенчатой избой, перед которой был палисадник с буйно разросшейся малиной и тремя яблонями, и от дороги к воротам вела узкая заросшая тропинка. Вид у домовладения был неуютный, заброшенный, но Сергею он таким не показался: здесь началась и прошла до поступления в институт его жизнь, которую он всегда вспоминал с сожалением и нежностью.

— Я в дом не пойду, — мельком взглянув на часы, сказал Абдель. — Мне надо ехать и сторожить квартиру, из которой меня выгнали, как собаку. Я не знаю, что я сделаю, но у меня другого выбора нет, как убить или себя, или её.

— Что такого страшного произошло? — попытался ободрить соседа Сергей. — Вот увидишь, приедешь, а она тебя ждёт — не дождётся. Знаешь, как у нас говорят: стерпится — слюбится.

— Нет, не стерпится! — замотал головой Абдель. — Знаешь, что эта кобра, как ты её назвал, сказала?.. Она мне сказала, что я не мужик!

— Много ли чего говорится за жизнь? Всё проходит, и это пройдёт.

— Нет, не пройдёт, — в глазах Абделя блеснули слёзы. — Это — смерть, моя или её.

«Вот беда, — глядя вслед «фольксвагену», подумал Сергей. — Кажется, у нашего араба зашли шарики за ролики».

Скрипнув калиткой, он заглянул во двор. Тётка, склонившись, подметала голиком полусгнившие доски настила, и что-то бормотала себе под нос.