– Разумеется, я понимаю, зачем люди вкладывают средства в экономику Китая, – ответил он. – У них там бум, расцвет всего, чего только можно, котировки акций растут как на дрожжах, и всему этому не видно конца. Но отец‑то твой что там забыл?

Паола замедлила шаг; почувствовав это, Брунетти потянул жену за собой – не дай бог, опять примется взывать к небесам в поисках ответов на риторические вопросы.

– Потому что в жилах моего папы течет кровь настоящего капиталиста, – объяснила Паола. – Потому что мужчины рода Фальеров на протяжении многих веков были торговцами, а суть торговли состоит в получении прибылей.

– Заметьте, все это говорит профессор и преподаватель литературы! Это говорит женщина, которая всегда утверждала, что ее деньги совершенно не волнуют, – усмехнулся Брунетти.

– Это оттого, что я – тупиковая ветвь нашей семьи. Я – последняя из Фальеров. Наши дети будут носить твою фамилию. – Она чуть замедлила шаг. – Мой отец всю свою жизнь зарабатывал деньги, – спокойно произнесла она, – и именно благодаря этому я, да и наши дети тоже, могу позволить себе роскошь не интересоваться этими самыми деньгами.

Брунетти, сыгравший со своими отпрысками чуть ли не тысячу партий в «Монополию», был уверен, что ген капитализма передался и им. В отличие от матери, дети вполне живо интересовались деньгами, очевидно получив в наследство от деда и его капиталистические наклонности.

– И он что, считает, что там можно заработать? – спросил Брунетти и, боясь вызвать недовольство жены слишком очевидным вопросом, тут же добавил: – Ничем не рискуя?

– В смысле? – обернулась она к нему.

– Ну, в смысле не криминальным путем. – Брунетти и сам понимал, как глупо это прозвучало.

– Хорошо, хоть ты видишь разницу между двумя этими понятиями, – заметила Паола, на протяжении многих лет голосовавшая за коммунистов.

Какое‑то время они шли молча. Вдруг Брунетти остановился.

– Слушай, а с чего это твоя мама заговорила про наши гастрономические пристрастия? Ну, про то, что наши дети якобы ужасно разборчивы в еде?

– Просто жена Катальдо – вегетарианка, а мама не хотела привлекать к этому внимание. Вот я и решила «взять вину на себя» – так у вас в полиции говорят? – ответила Паола и легонько сжала руку мужа.

– То есть моя невероятная прожорливость – это полнейшая фикция, да? – не удержался Брунетти.

Ему показалось или она и впрямь на какое‑то мгновение замешкалась?

– Да, – в конце концов согласилась Паола и, улыбнувшись, потянула его за руку: – Это полнейшая фикция.

Если бы Брунетти не проникся за время беседы симпатией к Франке Маринелло, он бы наверняка отметил, что она и без всякого вегетарианства привлекает к себе достаточно внимания. Но Цицерону удалось полностью изменить мнение Брунетти об этой женщине – ему даже захотелось защищать и оберегать ее.

Они прошли мимо дома Гольдони, повернули сначала налево, а затем направо, к Сан‑Поло. Когда они вышли к campo , Паола остановилась и огляделась вокруг.

– Странно видеть площадь такой пустой, – сказала она.

Брунетти с детства любил эту площадь – за обступившие ее деревья и за простор. Площадь с базиликой Санти‑Джованни‑э‑Паоло была слишком маленькой, да еще и со статуей посередине, так что, играя в футбол с друзьями, они частенько отправляли мяч в канал; площадь Санта‑Маргерита отличалась странной формой и всегда казалась ему чересчур людной и шумной – особенно теперь, когда отреставрировали базилику.