— Слушай, Дезире...  Только не сердись.  Я  сняла...
Все это она выпалила одним духом и теперь не знает,

что и подумать: отец не отвечает, даже бровью не ведет. Просто целует меня в моей кроватке.

—   Ты рассердился?

—   А где это? — бесхитростно спрашивает он.

Она еще не поняла, что для него главное — не при­нимать решений, не брать на себя ответственность за мало-мальски серьезные изменения в судьбе. Когда тот, кто насылает столько несчастий на наш многострадаль­ный мир, забывает о тебе и твоем уголке, к чему его про­воцировать, лишний раз мозолить ему глаза, вопить: «Эй! Вот он я!»?

— На улице Пастера.

Отец довольствуется тем, что мысленно пробегает путь от улицы Пастера до улицы Пюиан-Сок. Получа­ется еще ближе, чем от улицы Леопольда. И кстати, это по ту сторону Мааса, там уже приход святого Николая.

—   Ты умница. Только придется предупредить госпо­жу Сесьон.

—   Я   уже...   Она   сегодня  днем   опять   раскричалась из-за коляски, я и воспользовалась случаем.

—   Тогда все в порядке.

И чтобы меня позабавить, он принимается изобра­жать барабанщика.

4

12 декабря 1940 года,

Фонтене-ле-Конт

Утром в воскресенье, мой милый Марк, мы с тобой взялись за руки и пошли гулять по тихим улицам городка.

Интересно, примечаешь ли ты все картинки провин­циального воскресного утра?

Не все ли равно! Поразительно вот что: мы с твоей мамой заранее любовно позаботились о том, чтобы ты впервые посмотрел на мир и первые свои впечатления по­лучил в такой обстановке, какую мы с ней задумали. Мы-то оба впервые открыли глаза в мрачных городских пред­местьях. И мы поклялись, что твои ранние воспоминания будут иными, чем наши.

Мотаясь двадцать лет по свету, по морям и столич­ным городам, по степям и девственным лесам, мы сочи­нили себе — не смейся! — дом, где ми хотели бы ро­диться.

Хотя бы тетушкин или бабушкин дом, куда можно приходить по воскресеньям и четвергам или приезжать на каникулы.

Этот дом должен быть обязательно деревенским. Не замок, само собой, — это безумие нас миновало. Но пусть это будет настоящий дом, так сказать, самодостаточный: дом, где в шкафах полно еды, с огородом, с фруктовым садом, с чердаком, где, благоухая, медленно сохнут ябло­ки, с белоснежным постельным бельем в комодах, со сту­ком лопат в саду и шорохом грабель по гравию дорожек, с поливальной установкой на лужайке, и чтобы сопла по­ворачивались сами, и вода била во все стороны, радугой сверкая на солнце.

Все, о чем мы, городские мальчишка и девчонка, узна­вали только понаслышке либо во время слишком корот­ких каникул: своя корова; масло, которое каждое утро сбивают в маслобойке; курятник с петухом, который бу­дит тебя на рассвете; грозди мелкой красной смородины; виноград, вьющийся по стене, — его окуривают купоро­сом, и от этого известковая побелка местами посинела; скрипучая лестница; грушевое дерево, с которого можно сорвать грушу прямо через окно; два дрозда на заднем дворике — всегда одни и те же, и каменный стол под ли­пой, за которым завтракает семья...

В глубине сада — ручей, а в нем, в ямках, живут угри. Два-три мостика, крошечный лесок — в нем я пост­роил бы тебе хижину из жердей для игры в трапперов[2].

Тут же ферма, как раз по тебе: барашек, козочка, по­ни. И все чистенькое, щегольское, как в Трианоне[3] или у графини де Сегюр[4].

...Бельевая, а в ней — белобрысая девушка: она бы обшивала тебя с утра до вечера и.