Но вот в доме № 53 два окна окрасились в розовый цвет — теплый, нежный, женственный. На них ни став­ней, ни жалюзи, и сквозь прозрачные гипюровые шторы можно разглядеть розовый шар люстры, свисающий с нее бисер, розовые стены и белые рамы двух слащавых оле­ографий.

Если заглянуть в замочную скважину дома № 53, — а она как раз вровень с моими глазами,—увидишь в глубине   темного   коридора   застекленную   дверь   кухни.

Там тепло. На сияющем металле плиты никогда ни пятнышка ржавчины, ни следа жира. В любое время дня на плите поет белый эмалированный чайник. Посреди плиты — круглое отверстие, чтобы мешать угли. Одна из двух духовок всегда открыта — для тепла; в ней ле­жат огнеупорные кирпичи, которыми вечером согревают постели.

В круглое отверстие видно огненно-красное нутро печки. Когда оно бледнеет, Анриетта принимается ме­шать угли кочергой, и порой ни с того ни с сего из него вырывается дождь раскаленных искр.

На столе, покрытом клеенкой, я размалевываю аква­релью картинки для раскрашивания. Мазки вылезают за контуры рисунка, вода в блюдечке становится сперва ро­зовой, потом сиреневой, потом вообще непонятно какой, все более безобразной на вид. Тогда, чтобы не выпач­кать кисточку, я мою ее, сунув в рот.

За окном — темный двор, однако в темноте угадыва­ется свет из другого окна над кухней — там живет Фрида Ставицкая.

Есть еще третье окно — за ним зеленая комната, в ко­торой поселился господин Зафт.

Все ячейки в сотах заполнены, три комнаты сданы. В каждой мурлычет печка, рядом с печкой — ведерко с углем, кочерга да совок. И в каждой комнате живут жильцы, окруженные зоной пустоты; стоит кому-то из них встать, чтобы подбросить угля в огонь, как мама ин­стинктивно вскидывает голову.

Где-то там есть шумные улицы, вроде улицы Пюи-ан-Сок, с бесконечными пешеходами, чьи силуэты, как в те­атре теней, движутся на фоне освещенных витрин.

На улицах Пастера, Закона, Образования, Конститу­ции огни реже и если кто-нибудь пришел или ушел, звук распахиваемой и затворяемой двери слышится на проти­воположном тротуаре.

В розовой комнате мадемуазель Полина пишет диссер­тацию по математике. Полина Файнштейн не случайно снимает самую дорогую комнату: она самая богатая из всех жильцов.

Сперва она питалась в семейном пансионе и платила там один франк двадцать пять сантимов за обед и франк за ужин; да еще ей приходилось каждый раз уходить из дому.

Анриетта сказала ей однажды:

—  Боже   мой,   мадемуазель   Полина,   вам   было   бы проще и выгодней ужинать здесь у нас, как все остальные!

Кстати, Фрида Ставицкая уже почти приручена. Правда, чтобы этого достичь, пришлось прибегнуть к угрозе:

—      Послушайте, мадемуазель Фрида, я не могу допу­стить, чтобы вы впредь ели у себя в комнате. Везде ва­ляются хлебные крошки. Это, наконец, неопрятно.

В первый вечер Фрида сошла вниз с напряженной ми­ной. Не садилась, дожидаясь, пока ей укажут место. По­том развернула бумажку, в которую были завернуты хлеб и яйцо вкрутую.

Молча кивнула хозяевам, молча поела и ушла.

Теперь у нее на кухне есть своя коробка, жестяная ко­робка из-под бисквитов, выданная ей моей матерью. Там она держит хлеб, масло, колбасу.

—      Вы даже могли бы покупать себе кофе.   Я вам его смелю и дам кипятку.

Так все и устроилось. Фрида принесла в дом малень­кий голубой кофейничек, который занял свое место на плите по соседству с нашим большим белым кофейником в цветах.