Зеленую комнату снял господин Зафт. Это белокурый стройный поляк, отличный гимнаст. Чтобы заработать на плату за лекции, он дает уроки физкультуры.

—      Ужинать вы можете на кухне. Я дам вам короб­ку — держать в ней хлеб и масло.

В первый вечер, когда пришла пора ужинать, мать по­звала с нижней лестничной площадки:

—      Господин  Зафт!   Господин   Зафт!   Идите  кушать!
Господин Зафт беден.  Его мать живет в Кракове в двухкомнатной квартирке на скудный пенсион, который выплачивает ей богатая невестка. Господин Зафт дает уроки гимнастики, по пять-шесть часов в день, и заниматься ему приходится до двух ночи. По утрам глаза у него красные, как у альбиноса. Фрида тоже бедна. Отец ее — учитель в деревне, где нет никаких других домов, кроме одноэтажных деревян­ных изб.

—      Если  бы ты знала,  Анна,  какие  они  гордецы! — изливается мама перед тетей Анной. — Белья нет, чулки дырявые, живут впроголодь. Иной день я просто увере­на, что господин Зафт не обедал. Но даже чашку кофе ни за что на свете не согласятся от меня принять! Ра­ботать руками для них бесчестье. Все хотят учиться, вы­биться в люди...

Выбиться в люди!..

Неужели Анриетта не понимает, что она той же поро­ды и порода эта — маленькие люди, безвестно борящие-ся с собственной посредственностью, — населяет боль­шую часть земного шара?

Она и сама чересчур горда, чтобы принять помощь от кого бы то ни было, пусть даже от сестер. И разве она не сражалась годами против инертности мужа, чтобы отвое­вать себе право держать жильцов, а значит, вырваться из тисков ежемесячных ста сорока или ста восьмидеся -ти франков и из двухкомнатной квартирки на верхнем этаже?

Ради того чтобы сын сделался врачом, Лина училась музыке и пению, а младшая стала учительницей, тетя Анна, вся проникнутая чувством собственного достоин­ства и рожденная быть не меньше, чем канониссой, нали­вает на углу стойки можжевеловую водку косноязычным возчикам.

На всей улице, во всем квартале, за каждым освещен­ным окном, вокруг каждого стола люди живут, воодушев­ляясь одной и тою же надеждой.

Если сесть на поезд на вокзале Гийомен, путь твой на много километров проляжет через местность, полную кошмаров, — там в темноте угадывается гигантское пере­плетение балок, подъемных кранов, гремят копры, пых­тят двигатели, и порой перед раскаленными печами уда­ется разглядеть страшные полуголые фигуры — как ни странно, это люди, мечущиеся среди языков пламени, в испарениях расплавленной меди или цинка.

Иногда они устраивают уличные шествия с флагами, а против них бросают национальную гвардию и жандар­мов.

Как-то на днях мальчишки-газетчики кричали по ули­цам, перед «Большим универсальным» и «Новинкой», где в свете потрескивающих газовых фонарей мелкие рантье расхватывают газету с тиражом последней лотереи:

— Казнь Феррера! [5] Покупайте казнь Феррера!

Анархист — он ведь тоже хотел чего-то добиться в жизни. Всему миру не по себе. Но это еще смутно, как неназревший нарыв.

Анриетта диву дается, глядя на эту Фриду Ставиц-кую, такую гордую в своей нищете, приехавшую с друго­го конца Европы ради образования. Зачем?

И зачем господину Зафту?..

А вот и мадемуазель Полина вразвалочку спускается по лестнице, донельзя довольная собственной персоной. Она здоровается с господином Зафтом, и он отвечает ей сквозь зубы. У нее на кухне своя коробка, роскошное со­держимое которой она выкладывает на стол.

Однажды она объявила:

— Не могу есть на клеенке.

Ей выдали в единоличное пользование красно-белую клетчатую скатерть.