Кристиан тяжелый. Маме с ним просто мучение. Отец вернется в половине седьмого, и не будет готов обед... А что на ужин? Идем по улице Пюи-ан-Сок. Жаре­ная картошка. Огромная  плита, на которой кипит жир.

—   Мне  жареной   картошки   на   пятьдесят  сантимов.

—   Вы со своей посудой?

—     Нет, я занесу вам блюдо завтра утром.
Золотистая теплая картошка на фаянсовом блюде, покрытом салфеткой.

—  Неси его, Жорж, только не урони.

Блюдо жирное, скользкое. А дождь все моросит. Дом. В замочную скважину виден свет. Кто это зажег на кух­не газ? Дезире так рано не возвращается.

Анриетта ищет ключ, идет по коридору, не чуя пояс­ницы.

—   Ах, это вы, мадемуазель Полина!

—   На кухне все равно никого не было, и я подумала, что разводить огонь у меня в комнате не имеет смысла... Вам стол нужен?

Анриетте надо бы сказать «да», ей действительно ну­жен стол — пора уже накрывать к обеду. Но она гово­рит «нет».

—      Останьтесь, мадемуазель Полина. Муж придет еще не сейчас.

Чтобы картошка не остыла, блюдо ставят на крышку плиты. Я заговариваю в полный голос.

—      Тише! Ты же видишь, мадемуазель Полина зани­мается.

А мадемуазель Полина и не спорит. Она впрямь за­нимается, заткнув уши пальцами и безмолвно шевеля гу­бами.

—      Оставь брата в покое... Кристиан! Перестань шу­меть, слышишь?

Отец уже вернулся, а эта Файнштейн по-прежнему занимает половину стола. Спускается Фрида. Ее бледная физиономия показывается за дверным стеклом. Она от­крывает дверь и говорит, глядя на Полину:

—   Я думала, уже едят.

—   Ну  разумеется, мадемуазель Фрида.  Минуточку... Вы не возражаете, мадемуазель Полина, если я начну на­крывать на стол?

И с тою же медлительностью, с какою она ест, Поли­на принимается складывать книги. Она поняла фокус с кухней. Тепло и свет, за которые не надо платить! Отны­не, если только она не на лекциях, лучшее место за столом с утра до вечера будет за ней.

—      Тише, дети! Вы же видите, что мадемуазель Поли­на занимается... Жорж!   Не приставай к брату...  Сиди тихо.

Поэтому, мой маленький Марк, твоего отца, а потом и твоего дядю Кристиана стали отправлять играть на улицу.

17

На улице Леопольда Анриетта с Дезире жили почти в одиночестве; одна только Валери заглядывала в квар­тирку у Сесьона.

Перебравшись на улицу Пастера, они стали ходить по воскресеньям к старикам Сименонам, где собирались все носители фамилии Сименон — и мужчины и женщины с младенцами.

Какое внезапное сродство, какая новая поляризация привела Дезире и Анриетту во двор монастыря бегинок позади церкви святого Дениса, к Франсуазе и ее мужу-ризничему?

Отныне эта чета распростится с одиночеством. Уеди­нение продлилось не более двух лет, пока рождался и подрастал первенец. Но почему именно к Франсуазе, а не к Селине, не к Люсьену, не к Артюру?

Клан Сименонов пока преобладает, притягательная сила Сименонов еще велика.

Контакты с Брюлями, напротив, мимолетны: бывает, заглянет Леопольд посидеть на кухне, пока Дезире нету дома; порой Анриетта по дороге забежит поцеловать Фе-лиси по секрету от мужей обеих женщин. Дезире покуда один содержит весь дом — разве не он истинный глава семьи?

А про Брюлей даже не известно наверняка, где они живут, разбросанные в большом городе. Ребенком я их еще не знал и мог бы пройти мимо тетки или дяди на улице, не подозревая, что они мне родня.

Дезире женился на славной безродной сиротке.