О чем они там говорят по-фламандски?

—  Пойдемте, дети, — бормочет мать.

Дядя Ян ведет нас. У него тяжелая походка и тяже­лый взгляд, слова он цедит медленно и веско, сигара в зу­бах потухла. Время от времени он тяжко вздыхает, как будто ему трудно идти, но на самом деле его гнетет бре­мя жизни, которой он сумел придать такую значитель­ность, что сам этим подавлен.

Он толкает стеклянную дверь. Длинные прилавки, приказчики, продавцы. Но в отличие от других магази­нов — никакой толчеи. Здесь царит более сдержанный, но и более мощный ритм, потому что торговля идет толь­ко оптом или мелким оптом и магазин загроможден меш­ками, бочонками, ящиками.

Пересекаем торговый зал, поднимаемся на несколько ступенек, минуем застекленную контору, где горит газо­вая печка и работают двое служащих.

За несколько секунд мне открылся целый мир: зал, который кажется мне просторным, как церковь; товары, громоздящиеся до самого потолка, мужчины в синих фартуках, толкающие тележки и нагружающие подводы с фамилией Вермейрена.

—  Сюда.

И вдруг — спокойная лестница богатого дома, запахи из кухни; над пролетом склоняется горничная и спра­шивает:

—   Кто там?

—   Это я! — отвечает дядя Ян.

Направо — кухня, вся белая, как на картинках. Дядя в нерешительности, куда нас вести — в гостиную или в столовую, и наконец решает в пользу столовой, зажигает там свет, потом газовую печку; желтые и красные языки пламени, вырывающиеся из нее, приводят меня в экстаз.

Ян опять вздыхает и, как был, в котелке, плюхается в кожаное кресло. Зажигает сигару. Вид у него зловещий. Молчание.

—   Хочешь,  я  попробую? — робко  предлагает  мама.
Тяжелый взгляд. Да. Если она хочет, пожалуй...

—   Присмотришь минутку за детьми?

Он и не думает за нами присматривать, но мы с бра­том так напуганы, что не смеем шевельнуться.

Анриетта выходит. Слышно, как она стучит в какую-то дверь. Потом раздается ее голос — ласковый, точно она хочет приманить дикого зверька:

— Марта! Марта!

В комнате за дверью кто-то шевельнулся на кровати.

— Это я, Марта. Я, Анриетта.

Я и не пытаюсь ничего понять в происходящем. Мельком гляжу на дядюшку, попутно замечаю репродук­цию «Синдика суконщиков»  в рекламной раме.

Я занят тем, что принюхиваюсь в поисках ускользаю­щего запаха; вернее, я чувствую запах, но не тот: это внушительный, сложный, роскошный запах, куда более роскошный, чем у тети Анны, и ничуть не похожий на за­пах моего приятеля Рулса.

— Марта!

Мама пригнулась к двери, твердит что-то по-фла­мандски, и голос ее все теплей и теплей.

От Рулса так разит, что это досаждает всем, кто си­дит в классе поблизости от него.

Руле — мой ровесник, на нем всегда охотничий ко­стюмчик из коричневого вельвета. Его родители торгуют соленой рыбой на улице Пюи-ан-Сок, неподалеку от ма­стерской моего деда.

Запах их тесной, темной лавки слышится издалека. На тротуаре громоздятся бочки с сельдью и ящики с коп­ченой рыбой. С потолка свисают гирлянды вяленой тре­ски, роняющей иногда кристаллы крупной соли.

И всем этим пропитан охотничий костюмчик. От Рул­са пахнет одновременно селедкой, вяленой треской, но сильнее всего — прогорклый запах мидий.

«Там начинал когда-то и твой дядя Ян».

Уже потом были куплены три старых дома на улице Кларисс, их снесли и на их месте возвели величественное здание, где мы сейчас находимся.

Вот почему я пытаюсь уловить тот запах, но чувствую лишь тонкое благоухание кофе, корицы, какао и гвозди­ки, к которому примешиваются ароматы с кухни, да еще малая толика мастики и сапожного крема.