Прасковья как завороженная смотрела на выгоревший двор, потом задала обычный в таких случаях бессмысленный вопрос:

    -  А где все?

    -  Сидят и тебя ждут, - не очень вежливо проворчал я себе под нос, - пойдем, посмотрим.

    Мы пролезли в дырку в ограде и обошли то, что осталось от избы и построек. Все сгорело, как говорится, дотла.

    Делать здесь было нечего, и мы вернулись в переулок к лошадям. Возле них стоял худой человек и явно присматривался к чужой собственности. Наше появление его огорчило.

    Он совладал с разочарованием и поздоровался.

    -  Давно пожар был? - спросил я.

    -  Позапрошлой ночью все в одночасье сгорело.

    -  А люди, люди где? - вмешалась Прасковья.

    -  Кто их знает, видно которые насмерть сгорели, а которые пошли побираться или еще куда, - неопределенно ответил он. - Полыхало так, что смотреть со всей округи сбежались!

    -  А не знаешь, отчего загорелось? - на всякий случай спросил я.

    -  Поджег кто, а может быть, и само загорелось.

    -  Ты хозяев знаешь? - спросил я.

    -  Хозяева точно сгорели, вместе со старухой, - неожиданно конкретно ответил худой. - Если бы спаслись, то дали бы о себе знать.

    -  А постояльцы?

    -  Чего не знаю, того не знаю. Пожар видел, а людей живых не приметил. Или тоже сгорели, или съехали. Как же здесь теперь жить? Жить здесь никак невозможно.

    Кажется, мое вмешательство в тайную жизнь постоялого двора уже привело к человеческим жертвам. Я подумал, что, скорее всего, Федор погиб. Как говорится, от своей судьбы не уйдешь. Хорошо это для него или плохо, судить не мне.

    Прасковья, кажется, подумала о том же самом. Она горестно посмотрела на меня, отерла слезу и перекрестилась. Как бы в подтверждение, правда, непонятно чего, на недалекой церкви уныло зазвонил колокол.

    Нам осталось поблагодарить прохожего за информацию и отправится домой.

    За всю дорогу Прасковья больше не произнесла не слова. Я тоже молчал, жалея, что все так получилось. Судя по всему, хозяева постоялого двора были такими же жертвами, как и его обитатели. Еще меня опечалила непонятная судьба Федора. Бывший царь заслуживал лучшей участи, чем стать зомби в руках таинственных авантюристов и погибнуть за чужие корыстные интересы.

    Дома нас ждали ужин и виноватые взгляды Вани и Аксиньи. Видимо, до них все-таки начало доходить, что они со своими постоянными уединениями явно перебарщивают. Их неуемная, нескрываемая страсть, доставлявшая мне известные неудобства, для этой эпохи не была чем-то особенным. До появления в Европе сифилиса внебрачные половые отношения не считались чем-то очень греховным и неприличным. Только после начала эпидемий, когда церковь всерьез начала бороться за нравственность паствы, нравы постепенно стали более пуританскими. Однако за сто лет, прошедших после первого подтвержденного появления этой болезни на Руси, в 1499 году, высокая нравственность еще не стала общепринятой нормой. Я за день скитаний по городу устал, хотел спать и не обращал на «молодоженов» внимания. Когда стемнело, мы вчетвером уселись за стол, но застолье как-то не складывалось. У всех были свои проблемы, и ели мы молча, почти не разговаривая. Когда мы поужинали, я коротко обрисовал товарищам сложившуюся обстановку и назначил оруженосца бессменным ночным часовым.

    -  Смотри, - предупредил я Ваню, - если проспишь, то мы можем вообще не проснуться.