Женька почувствовал, как пересохло у него во рту.

– Какой… коллега?

– Из КГБ или откуда вы там, я уж не знаю. Сейчас принято интересоваться тем, чего не вернуть. Впрочем, ваша организация проявляла интерес к Фимушке и при его жизни, надо отдать должное.

Женька хотел что‑то еще спросить о «коллеге», но понял, что аббревиатуры РНК и ДНК старику понятнее, чем КГБ.

– Спасибо вам, – вымолвил он чуть слышно и побрел прочь со двора.

«Значит, об Изгорском‑Натансоне органам все‑таки известно, – думал он под карканье вспорхнувших ворон. – Ну, что ж, тем более не стоит копья ломать – этих ребят не опередишь, если надо, они тебя и велосипедом переедут. Все! В архив!»

Он высоко подпрыгнул и сшиб кончиками пальцев красно‑желтый листок, одиноко висевший на кленовой ветке. На душе стало легко до смешного, как будто это он пробежал 42 километра 195 метров и сообщил о победе греков над персами. Теперь можно было праздновать победу и поражение одновременно: убийц его клиента найдут и покарают без него.

Человеком, беседовавшим накануне с доктором Генрихом Александровичем Розеном, бывшим соседом Натансона, был Нежин. Смутные воспоминания Розена о проблеме, над которой работал Натансон, щедро приправленные скепсисом ортодоксального материалиста, насторожили его: нелепым казалось самоубийство сорокапятилетнего ученого, одержимого идей спасения человечества, из‑за «какой‑то музыкантши». Уточнив у соседей имя и фамилию неверной жены Натансона, Нежин принялся выяснять подробности его похорон. Закрытый гроб, отсутствие в деле заключения и протокола опознания оставляли вопрос о его смерти открытым, но главным, что вызывало подозрения чекиста, было почти точное соответствие замысла ученого в начале семидесятых воплощению, относившемуся к 1986 году. Осуществить надуманное Натансоном могли, конечно, его ученики или соратники, данными о которых следствие пока не располагало (за исключением одной фамилии, неточно названной Розеном – «не то Корсак, не то Корбут… что‑то в этом роде»). Найти их в архивах РАН было делом несложным, однако для начала Нежин решил отработать по следственному плану все, что подтверждалось к настоящему времени документально и не подлежало сомнению, а именно психиатрическую больницу, где Натансон проходил курс лечения, и «музыкантшу», по состоянию на 1975 год – Натансон Валентину Иосифовну.

– Н‑да‑с, н‑да‑с, – женоподобный, расплывшийся вследствие нарушения обмена веществ врач‑психиатр Чижик, с трудом дотянувшись пухлой ручкой до затылка, почесал плешивую голову. – Диагноз, как говорится, обширный, в смысле – обтекаемый‑с… – он вернул Нежину, с которым встречался не впервые, заключение судебно‑психиатрической экспертизы.

– Павел Яковлевич, меня интересует соответствие этого диагноза реальному состоянию здоровья Натансона, который находился у вас на лечении в указанный период. – Нежин открыл архивную папку и, вынув несколько листов, скрепил заключение согласно нумерации – Орлову я не знаю, что же касается упомянутых здесь Шенкеля и Уралова, то их подписи встречаются в делах тех лет частенько и, мягко выражаясь, доверия у меня не вызывают

Чижик изобразил улыбку на круглом, как масленый блин, лице.

– Зинаида‑свет‑Соломоновна нынче на преподавательской работе, и уже, извольте заметить, не ка‑мэ‑эн, а достор‑с… Гм… Время, времечко было серьезное‑с, приходилось кое с чем соглашаться, Вадим Валерианыч, как же… Ну‑с, давайте искать. Хотя я тогда уже служил, Натансона, признаться, не помню. Да разве всех психов упомнишь – и‑и‑и, сколько их!

На критику прошлого Чижик имел моральное право, его внешность и холуйская манера выражаться раздражали, но не имели к сущности этого человека ровным счетом никакого отношения: за принципиальный и бесстрашный отказ подписывать подобные заключения доктор с птичьей фамилией сам проходил по ведомству государственной безопасности; когда же времена изменились, ему было уже слишком много лет, чтобы возвращаться к науке и обрастать степенями.