|
Она любила меня и заботилась обо мне, когда я была маленькая. Много лет назад, когда она уезжала от нас, она записала в моем молитвеннике свой лондонский адрес и сказала: "Если вам когда-нибудь будет плохо, Анна, приезжайте ко мне. У меня нет мужа, который мог бы запрещать мне что-либо, нет детей, чтобы смотреть за ними, вот я и буду заботиться о вас". Добрые слова, правда? Наверно, я помню их именно оттого, что они были добрыми, эти слова. Я так мало что помню, так мало, так мало! - Разве у вас нет отца и матери, чтобы заботиться о вас? - Отца? Я его никогда не видела. Я никогда не слышала, чтобы мать говорила о нем. Отец? О господи, он, наверно, давно умер. - А ваша мать? - Я с ней не очень-то лажу. Мы не ладим и боимся друг друга. "Не ладим и боимся друг друга!" При этих словах во мне впервые шевельнулось подозрение, что, возможно, именно мать поместила ее в сумасшедший дом. - Не спрашивайте меня о матери, - продолжала она. - Мне приятнее говорить о миссис Клеменс. Миссис Клеменс, как и вы, не считает, что меня надо вернуть обратно в больницу. Она тоже радуется, как и вы, что я убежала оттуда. Она плакала над моей бедой и сказала, что ее надо скрывать от всех. Ее "беда". Что она хотела этим сказать? Не из-за этого ли она написала анонимное письмо? Не употребила ли она это слово в том обычном смысле, что и многие другие женщины, пишущие анонимные письма, чтобы помешать браку своих неверных возлюбленных? Я решил выяснить, что она подразумевала под словом "беда", прежде чем мы заговорим о другом. - Какая беда? - спросил я. - Та беда, что меня заперли в больницу, - отвечала она, по-видимому искренне удивленная моим вопросом. - Какая еще может быть другая беда? Надо было действовать как можно деликатнее и осторожнее, но обязательно достигнуть цели - это было необходимо для успеха моих дальнейших расследований. - Есть другая беда, - сказал я, - которая может случиться с молодой женщиной и из-за которой она может терпеть всю жизнь горе и позор. - А какая? - пытливо спросила она. - Такая беда, какая бывает, когда женщина, полагаясь на свою добродетель, слишком вверяется мужчине, которого любит. Она взглянула на меня с безыскусственным удивлением ребенка. Ни малейшего смущения, ни краски, ни признаков какого-то тайного стыда не было на ее лице, так прямодушно и искренне отражавшем все чувства. Выражение ее лица и глаз убедили меня сильнее, чем это могли бы сделать любые ее слова, что причина, побудившая ее написать письмо мисс Фэрли, была совсем не та, которую я первоначально заподозрил. |
