В Вифлееме остался лишь один многоэтажный дом, казавшийся каким-то призрачным эшафотом. Войдя в здание, я убедился, что внизу все выгорело дотла, а шахты лифтов пусты. Наконец обнаружил лестницу. Этажи состояли теперь лишь из стальных балок, державших бетонные перекрытия. На верхнем, освещаемом светлым ночным светом этаже никого не было видно. Я уже решил, что ошибся и что дом необитаем, но неожиданно натолкнулся на приставную лестницу. Вскарабкавшись по ней, я вылез в центре плоской крыши перед темным пентхаузом. Через щели в двери проникал свет. Я постучал. Послышались шаги, дверь распахнулась, и на светлом голубоватом фоне возник силуэт.

- Как мне найти Иеремию Эдингера? - спросил я.

- Папа еще в конторе, - ответил детский голос.

- Я подожду его внизу.

- Подожди у меня, - сказала девочка, - входи. Мама тоже еще не вернулась.

Девочка пошла в пентхауз, я - следом за ней, сунув руки в карманы куртки.

Прямо напротив двери я увидел громадную стеклянную стену и понял, почему внутренность дома казалась освещенной. За стеклянной стеной стояла светлая ночь, но она была такой прозрачной и серебристой не из-за луны, а из-за словно фосфоресцирующих гор, а Блюмлизальп светился так сильно, что отбрасывал тень.

Я посмотрел на девочку. Она выглядела таинственно в этом освещении, очень худенькая, с большими глазами, волосы такой же белизны, что и Блюмлизальп, освещавший комнату.

У стены стояли две кровати, посредине - стол и три стула. На столе лежали две книги: "Хайди" и "История философии в очерках. Руководство для самообразования" Швеглера. У стены напротив стояла плита, а рядом со стеклянной стеной - кресло-качалка.

Девочка зажгла светильник с тремя свечами. Теплый свет преобразил помещение. На стенах стали видны разноцветные детские рисунки. Девочка была одета в красный тренировочный костюм, глаза у нее были большие и веселые, волосы - светло-русые, на вид ей было лет десять.

- Ты испугался, - сказала она, - потому что Блюмлизальп так здорово сияет.

- Пожалуй, да, - подтвердил я, - испугался немножко.

- В последнее время свечение усилилось. Папа опасается. Он считает, что нам с мамой нужно уехать.

Я рассматривал рисунки.

- Хайди, - объяснила девочка, - я нарисовала все про Хайди, вот это домовой, а это - Петер-козопас. Может, ты сядешь, - предложила она, - в кресло-качалку, оно как раз для гостей.

Я подошел к стеклянной стене, посмотрел на Блюмлизальп и устроился в кресле-качалке. Девочка села за стол и принялась за чтение "Хайди".

Было около трех часов утра, когда наконец послышались чьи-то шаги. В дверях показался большой толстый мужчина. Глянув в мою сторону, он обратился к девочке:

- Ты уже давно должна быть в постели, Глория. Марш спать!

Девочка закрыла книгу.

- Я не могу спать, пока ты не придешь, папа, - пожаловалась она. - И мама еще не возвращалась.

- Сейчас она придет, твоя мама, - сказал этот высокий, грузный, огромный человек и подошел ко мне. - Моя контора находится па Айгерплац, - заявил он.

- Мне хотелось бы поговорить с вами лично, Эдингер, - пояснил я.

- Вы не хотите назвать себя? - спросил он.

Я колебался в нерешительности.

- Мое имя не имеет значения, - ответил я.

- Ладно, - сказал он, - выпьем-ка коньяку. Он направился к импровизированной кухне, нагнулся, вытащил бутылку и две рюмки. Вернувшись в комнату, погладил по голове девочку, которая уже улеглась, погасил свечи, открыл дверь, кивнул мне, и мы вместе вышли на плоскую широкую крышу, расстилавшуюся перед нами в таинственном свете фосфоресцирующих гор, будто равнина с нагроможденными на ней развалинами, кустами и небольшими деревцами.