Рылеев прочел стихи:

– «Известно мне: погибель ждет

Того, кто первый восстает

На утеснителей народа,–

Судьба меня уж обрекла.

Но где, скажи, когда была

Без жертв искуплена свобода?

Погибну я за край родной,–

Я это чувствую, я знаю…

И радостно, отец святой,

Свой жребий я благословляю!»

Михаил Бестужев после окончания чтения несколько мгновений задумчиво молчал. Потом тихо и медленно проговорил:

– Знаешь ли ты, что ты написал предсказание самому себе и нам с тобою? В этих стихах ты как будто хочешь указать на будущий свой жребий…

Рылеев тотчас же ответил:

– Неужели ты думаешь, что я сомневался хоть минуту в своем назначении? Верь мне, что каждый день убеждает меня в необходимости моих действий, в будущей погибели, которою мы должны купить нашу первую попытку для свободы России, и вместе с тем в необходимости примера пробуждения спящих россиян.

9

Зайдя к Федору Николаевичу Глинке, Рылеев застал у него странного молодого человека в потертом фраке, с большим пышным галстуком. Молодой человек бросил взгляд на Рылеева, в котором одновременно отразились вызов, тревога, тоска и напускная беззаботность. Он был похож на какую то большую птицу, вырвавшуюся из переделки и теперь, собрав последние оставшиеся силы, приводившую себя в порядок.

– Мой земляк и дальний родственник, – представил молодого человека Глинка. – Петр Григорьевич Каховский, поручик в отставке.

Каховский порывисто протянул руку Рылееву.

– Вам нет нужды называть свое имя, Кондратий Федорович, ваше имя известно каждому русскому патриоту, к числу которых смею причислять и себя.

– Спасибо, – растерявшись, ответил Рылеев.

Каховский так же порывисто поклонился, отошел в угол, сел на стул и, не говоря ни слова, смотрел на Рылеева, пока тот разговаривал с Глинкой. Этот взгляд незнакомого человека смущал, и Кондратий Федорович стал прощаться.

Каховский вскочил со стула.

– Я тоже пойду, мне пора. Если позволите, Кондратий Федорович, мне с вами по пути…

Они вышли вместе на Театральную площадь, с нее мимо Гостиного двора прошли на Екатерининский канал сзади Казанского собора, где был кратчайший путь к Исаакиевской площади.

– Вы постоянно живете в имении? – спросил Рылеев.

– После отставки – да, но последние полтора года вынужден был по болезни провести за границей, где проходил курс лечения.

– В Петербурге находитесь, чтобы вновь поступить на службу?

– «Служить бы рад, прислуживаться тошно».

– Вы интересуетесь русской литературой и знаете комедию Грибоедова?

– Она принадлежит к тому роду сочинений, которые необходимо знать, как сочинения Пушкина.

Увы! куда ни брошу взор –

Везде бичи, везде железы,

Законов гибельный позор,

Неволи немощные слезы;

Везде неправедная Власть

В сгущенной мгле предрассуждений

Воссела – Рабства грозный Гений

И Славы роковая страсть,–

или ваше «К временщику»… Я проезжал Россию от севера до юга, видел бедствия людей и не могу не сочувствовать им.

– Направление ваших мыслей делает вам честь. Конечно, в глазах определенного круга общества.

– Я дорожу мнением только этих людей. Каховские всегда были вольных мыслей: один из них при Екатерине был за это заключен в крепость.

Рылеев взглянул на Каховского. Глаза Каховского, устремленные в пространство, сверкали. Он вдруг остановился и взял Рылеева за руку.

– Я решился на всё.