— Шустряк. Полюбуйся на своего подопечного, Игорь. Кажется, когда он приехал, такой прыти у него не было. Или я ошибаюсь?.. Скорее всего, я не прав, он таким и уродился, как я в своё время, умником. Но ничего, эта блажь ненадолго. Жизнь соскребёт с него все эти благоглупости. Или не так?

— Может быть, я изменюсь, — твёрдо вымолвил Митя. — Но правду изменить невозможно. Никто не спорит — правда незыблема, её нельзя изменить или уничтожить, но можно от неё отвернуться и сделать вид, что её нет и никогда не было на белом свете. Так было во все времена. Но наше время хитрее. Сейчас каждый живёт по той правде, которая его устраивает, которая ему выгодна и, заметь, даже не отдаёт себе отчёта, что живёт по лжи. Беда России не в убыли населения, не в дураках и дорогах, а в том, что государство построено на лжи, и из-под его основания струится кровавая грязь. И все мы, кто меньше, кто больше, в ней перемазаны.

— Погоди, Митя, — сказал Козырев. — С тобой всё ясно.

Честно говоря, я жалею, что не поговорил о русском бунте с тобой раньше. Но ты меня порадовал. Ты не глуп, далеко не глуп. Но сейчас сложились такие обстоятельства, что надо не говорить, а действовать. Ершов!

Полковник вошёл с чёрной папкой в руке и положил её на стол перед Козыревым.

— Всё собрал?

— Так точно, два раза проверил, — доложил Ершов. — Билет до Лондона. Пересадка в Берлине.

— Я что, должен уехать в Лондон? — по-детски шмыгнув носом, сказал Митя и жалобно посмотрел на меня. В его глазах стояли слёзы.

— Не ехать, а бежать! — строго сказал Козырев. — И как можно быстрее!

— Но почему? В чём я провинился?

Андрей Ильич тяжело вздохнул.

— Это не ты провинился, а я. Провинился тем, что процветание «Народной Инициативы» кое-кому не даёт спокойно жить. Меня как основного держателя акций концерна постоянно прощупывают, ищут слабые места. На сегодняшний день таким слабым местом оказался ты как самый близкий мне человек.

— В чём моя вина? — слабо вякнул Митя.

— Да нет на тебе никакой вины. Прилетев в Москву, ты сразу попал под колпак этих мерзавцев. Они следили за каждым твоим шагом и очень скоро сообразили, что против тебя очень легко состряпать уголовное дело. Я не упрекаю тебя, что ты говоришь всё, что взбредёт в голову, сам когда-то таким был. Они добрались до твоей статейки о бунте, которую ты тиснул в Интернете, будучи ещё в Англии. И это даёт основание возбудить против тебя, имея на руках улики, дело. На это наши прокуроры, следаки и полицаи большие мастаки.

— У них на меня есть улики? — деланно удивился Митя. — И как они выглядят?

— Это неплохо, что ты изволишь шутить, — скривился Козырев. — Ершов, какой срок грозит нашему джентельмену, который сомневается в могуществе путинского правосудия?

— Еода два колонии общего режима, если потратиться, — доложил полковник. — Но, скорее всего, деньги не помогут. Даже при самом удачном раскладе ему предстоит изучать лагерную жизнь не меньше двенадцати месяцев.

— Что ему твои слова! — нетерпеливо сказал Козырев. — Покажи ему всё в реале.

— Пожалуйста.

Ершов расстегнул кожаную папку и вывалил на стол десятка три листов бумаги, компьютерные диски, флешку, видеокассеты и фотографии.

— Эта кучка мусора стоила мне кучу денег, — буркнул Козырев. — Продолжай, полковник!

Митя протянул руку и взял фотографию. На ней были запечатлены он и Соня на кровати в её квартире. Коротко взглянул на снимок и, словно обжегшись, швырнул его на пол к ногам отца.