– Почему такой большой свет? – спросил он.

Сара объяснял долго, стараясь изо всех сил, надо отдать ему должное. Реатур почти ничего не понял. Во‑первых, Саре явно не хватало слов. Во‑вторых, хозяин владения подозревал, что некоторые понятия человеков столь же странны, как и они сами, а потому объяснить их на чужом языке нелегко. Единственное, что он разобрал, – это то, что устройству для делания картин требовалось много света, чтобы видеть.

Сара положил делатель картинок в один из карманов своей внешней шкуры. До Реатура лишь недавно дошло, что эта самая шкура не являлась неотъемлемой частью пришельцев; он догадывался даже, что время от времени они ее снимают.

Из другого кармана Сара вынул еще один предмет. Реатур услышал тихий щелчок, после чего из предмета хлынул свет – не одиночная ослепляющая вспышка, но ровный и менее яркий луч, не такой страшный для глаз.

Сноп света, тактично направленный Сарой к ногам Реатура, выхватил из мрака тело Байал.

– Самка после почкования? – спросил Сара.

– Конечно, – сердито ответил он; человеки имели дурацкую привычку спрашивать об очевидном.

– Я посмотреть на самка поближе? – Ему пришлось прибегнуть к помощи жестов и несколько раз повторить свою просьбу, прежде чем Реатур понял ее смысл. Хозяин владения заколебался. Он самолично убрал Палату Почкований после смерти Бай‑ал, поскольку не желал, чтобы другие самцы прикасались к ЕГО самке, пусть даже и мертвой. Но с другой стороны, он ведь позволил человекам заходить в покои самок, поскольку пришельцы настолько необычны по своему строению и всему прочему, что вряд ли вознамерятся внедрить свои почки в его самок. Кроме того, бедняжка Байал больше никогда не будет почковаться, это уж точно.

– Смотри, если желаешь, – ответил наконец Реатур и спустя секунду внятно гаркнул: – Да! – С человеками следует изъясняться как можно проще.

Хозяин владения зашагал к замку, не спуская одного глаза с Сары, согнувшегося над трупом Байал. Эта странная поза, свойственная исключительно человекам, по‑прежнему поражала его своей нелепостью. Расширяться пришельцы не умели.

И снова Реатур посочувствовал человекам. Что это за жизнь, со столь несовершенными телами?

* * *

Молодой самец бросил фонарик к ногам Фралька, хотя сначала явно намеревался бросить его не к ногам, а именно на одну из ног старшего из старших.

– В чем дело, Маунтенк? – спросил Фральк удивленно и сердито. Прямой наследник хозяина владения, он редко сталкивался с такой грубостью по отношению к себе.

Но Маунтенк был рассержен не меньше.

– Эта паршивая штуковина сдохла, Фральк, – мрачно заявил он. – Она больше не загорается, и я хочу, чтобы ты вернул мне восемнадцать каменных ножей, которые я тебе уплатил за нее.

– Как долго она протянула, Маунтенк?

– Всего четыре ночи, – резко ответил самец. – Я заставлял ее делать свет только в темное время, чтобы видеть работу, которую я делал, а сейчас смотри, – он щелкнул маленьким переключателем, – издохла. Я хочу мои ножи обратно.

– Прежде позволь мне посмотреть. Может, я смогу оживить ее, – сказал Фральк. Ножи Маунтенка он обменял, сам уже не помня, на что, но заработал на них неплохо.

Маунтенк взглянул на него сразу тремя пылающими глазами.

– Ну что ж, сделай милость.

– Хорошо, подожди меня здесь, – ответил Фральк спокойно. На самом деле он ужасно нервничал. Еще бы! Маунтенк был далеко не единственным, кому старший из старших успел выгодно продать лампы.