— Эти деньги мои. Найду ещё и прикуплю себе комнату.

Писательский люд взбунтовался. Света Матлина встала во главе сопротивления, собрали собрание, и она была избрана председателем, не подозревая, что ей предстояли суды и пересуды с Соколовым на протяжении нескольких лет. Эти дрязги уронили писателей во мнении власть предержащих ниже плинтуса.

Я видел Юрия Соколова в суде, куда был вызван по его требованию по совершенно лживому поводу. Было противно смотреть, как якобы поэт опустился от сутяжничества: истеричные нотки в голосе, пустой взгляд, обрюзгший вид.

Как от него отделались судьи, не знаю, но он был нагл и с большим начальством: к губернатору Шаманову, например, он обращался запанибрата с просьбой:

— Генерал! Ты знаешь, что писатели бедствуют. Прикажи своим клеркам, чтобы они привезли мне домой к Новому году два мешка муки!

И что?.. Грозный успокоитель Чечни выполнил просьбу лирического охламона и не обиделся.

В начале двухтысячных мне позвонил писатель Виктор Сергеев.

— Ты, наверно, не знаешь, что Юра Соколов умер. Нехорошо умер.

— Почему нехорошо?

— У чужих людей умер, вот беда…

Овраг

Где-то в начале восьмидесятых годов один мой приятель, форматор скульптурного цеха, попросил помочь сделать постамент для бюста К.А. Тимирязеву (работа скульптора Р.А.Айрапетяна) перед зданием конторы опытной сельскохозяйственной станции. Это предложение меня заинтересовало: стихи не шли, в душе была какая-то пустота, и хотелось хотя бы на несколько дней сменить обстановку.

Надо сказать, что возведение постамента — довольно сложная строительная работа, в которой я, естественно, ничего не смыслил и поэтому исполнял обязанности подсобного рабочего: копал яму под фундамент, замешивал цементный раствор, подносил кирпичи… Погода стояла прекрасная, и мы особенно не напрягались, подолгу отдыхали под берёзами и разговаривали. Иногда к нам подходили любопытные, интересовались, что мы такое тут надумали строить. Мы отшучивались:

— Памятник Немцову!

— Ты гляди! — понятливо восклицали любопытствующие граждане и отваливали прочь, разнося по посёлку эту причудливую «новость», ведь Немцов был директором.

На опытной сельскохозяйственной станции, как и во всяком солидном учреждении, был свой художник. С ним мы познакомились поближе, чему способствовали его открытость и разговорчивость. К тому же у нас нашлись общие знакомые.

И вот как-то сидим мы под берёзой, а к конторе подъехала «Волга», и из неё вышел какой-то человек.

— Горячев приехал, — вполголоса сказал художник и почему-то вздохнул. Юрия Фроловича я знал по его работе ещё первым секретарём обкома комсомола, раз даже столкнулся с ним близко в одном деле, но это уже другая история, о которой я как-нибудь расскажу.

— Я тут недавно влетел, — сказал художник.

— Куда влетел?

— Как куда? Самым натуральным образом влетел, в Горячева. Дело было ещё по первой зелёной травке. Как-то просыпаюсь с бодуна, а жена тормошит — поезжай к сестре, привези флягу. Я выпил украдкой стакан бражки, сел на «Ижа» и поехал. А тут у нас овраги. Дорога узкая, просёлок… Правда, сухо было. Скорость я держал приличную: утро, выходной, никого нет. Ну и, не оглядевшись, на скорости маханул вниз, в овраг. А мне навстречу «Волга». Горячев с утренней дойки ехал, что ли… Вот и сошлись лоб в лоб. Правда, не шибко… Фролович вышел из машины, поглядел на мою похмельную рожу и сказал, чтобы завтра я был у него, как штык. Отпарился, отмылся, прихожу утром в райком партии, естественно, с партбилетом.