— Ну как там, на югах?

— Жарко, Вася, жарко…

— Пойдём в мастерскую, там охолонешь.

Мы спустились в подвал. Я огляделся, заметил новую работу и подошёл к ней.

— Да ты не туда смотри, а сюда, — ворчливо сказал Вася.

Я оглянулся. На пеньке, который стоял возле продавленного дивана, высилась бутылка «Ркацетели».

Мы испили по стакану сухого вина. Я закурил и стал рассказывать о Гаграх, где целый месяц бултыхался в море вместе с семьёй.

Вдруг Вася поднял голову и посмотрел на открытую дверь. По лестнице спускался какой-то мужчина, который, коротко поздоровавшись, решительно прошёл в мастерскую и стал разглядывать скульптуры.

— А-а, Горький… — сказал он, узнав по усам великого пролетарского сочинителя.

Вася ходил за ним следом и что-то силился сказать, но слова не шли, где-то у него в горле застревали сухим комком. Обойдя по кругу мастерскую, гость развернулся в мою сторону, и его лицо исказила гримаса негодования и брезгливости.

— Это что? — трагически произнёс он и указал на полупустую бутылку.

— Что это за идиот? — спросил я Васю. Но тот лишь разводил руками и что-то булькал полураскрытым ртом.

Незваный гость взбежал по лестнице и растаял в проёме двери.

— Это же Романов, — наконец вымолвил Вася, — первый секретарь горкома партии…

— Ну, у тебя и друзья, — нервно хохотнул я. — Ты неразборчив в знакомствах…

Я налил себе стакан вина, выпил и пошёл домой.

Между тем события начинали приобретать размах и обороты. Романов доставил своё номенклатурное тело в горкомовский кабинет и принялся названивать в райотдел милиции. Срочно была сформирована группа захвата в количестве пяти человек во главе с зам. начальника РОВД. Бегом (от милиции до мастерской метров двести) они прибыли на место преступления. Не дав скульптору переодеться, в заляпанных глиной галифе, его поволокли в ментовку. Изобразили протокол, чем-то там грозили, но, понимая, что всё это чушь собачья, отпустили с наказом больше не пить, ни сухого, ни мокрого.

Но дело на этом не закончилось. В голову Романова запала широкая и многообещающая мысль: раздуть это «ркацетельное» дело до всегородского масштаба. В Союз художников был направлен второй секретарь горкома партии Сергей Марьин (впоследствии банкир) с установкой провести собрание и исключить бедного Васю из Союза художников.

И собрание состоялось, но какое-то унылое, вялое. Вопрос об исключении поставили на голосование. И ни одного голоса «за», потому что уже шёл к концу 1987 год.

Наш ульяновский Бунин

До моего появления в Ульяновске единственным литератором, закончившим поэтическое отделение Литинститута, был Александр Бунин. На родину Ленина он попал по вузовскому направлению, работал в «Ульяновском комсомольце», «Ульяновской правде». Когда я с ним познакомился, он уже болел, но не утратил ни живости характера, ни остроты ума, ни юмора.

Однажды его пригласили выступить на телевидении. Я работал редактором, и после передачи мы зашли к Константину Воронцову, зампреду ТВ. И мне запомнилась фраза, оброненная поэтом: «Недавно одна молодая поэтесса вызвалась проводить меня домой. По ровному месту шёл вприпрыжку, трепался, как молодой. А стали подниматься по лестнице, у меня сердечко затрепыхалось, пришлось два раза останавливаться. Зашли в квартиру, я сразу начал пить лекарство. Девушка с таким сожалением на меня посмотрела и ушла».

Из дневника. 25 февраля 1982 года.

«Вчера был на похоронах Александра Бунина, собрата по поэтическому цеху. Об его стихах мне сказать нечего.