Сняв спецовку, мы с майором ополоснулись в душе, и он повёл меня на атомный реактор БОР-60. Единственное, что стоило снять там, был зал управления. Показали мне и сам реактор, ничего особенного: на мой взгляд это была сумрачная, плохо освещённая котельная, с множеством труб и других железяк.

За проходной майор завёл меня в магазин и сказал продавщице, чтобы она отпустила мне три килограмма мяса. В Ульяновске с мясом была напряжёнка.

— Может, за знакомство звякнем стаканами, — предложил я своему провожатому.

— Извини, брат, язва… Ну, до свидания! Вези своих киношников!..

В то время на радио и телевидении существовал издевательский над автором порядок: тексты всех передач, кино, даже футбольных матчей утверждались до совершения события, например, в интервью журналист должен заранее написать то, что скажет человек, которого он и в глаза не видел. Вот и писал, что в голову придёт. Цензор визировал эту галиматью. Председатель визировал тоже, а также определял сумму гонорара автору, так что эта писанина становилась финансовым документом. Вот и мне пришлось мучиться над сценарием, писать что скажет Г.Ф. Полнов и другие персонажи. Муторное это было дело.

Наконец, сценарий был утверждён, и киногруппа выехала в Димитровград. Режиссёра и других больше всего интересовало: пустят ли нас в НИИАР. Пустили, конечно. Тот же майор сопровождал нас. Снимали выступление начальника, БОР-60. И вдруг пропал осветитель. Майор забеспокоился. Наконец, осветитель, студийная кличка Комбат, в войну командир батареи, был обнаружен в «царском месте».

Я его пужнул: «Тебя КГБ с ног сбилось, ищет!»

Комбат задрожал от страха: старая выучка. Подошёл майор.

— Ну что, комбат, мину в туалете не поставил?

— Уборщица разминировала.

Комбат понял, что над ним шутят, и расцвёл улыбкой.

Печальные судьбы. Анатолий Бармин

К счастью, мы не знаем, когда и по каким причинам наступает в жизни человека тот роковой миг, когда он вдруг начинает ощущать необоримую тягу к писательскому творчеству. Можно назвать это открытием в себе духовного пространства, можно признать это болезнью, бесспорно одно: чтобы стать писателем, человек подвергает себя переустройству, даже духовной ломке. Только большие таланты рождаются уже подготовленными самой природой для творчества. Есенина великий пролетарский писатель назвал «органом», приспособленным для поэзии. Эти неуклюжие слова, в бытность мою студентом, были написаны на стене актового зала Литинститута, и многие студиозы недоумённо на них взирали, так до окончания обучения и не постигнув их смысла.

Но гений выпадает один на век, ему всё дается от бога, а остальные писатели вынуждены сами освобождать свою душу от земных корост и цепей, чтобы она изведала сладко-щемящую высоту творческого полёта. Одни писатели развиваются стремительно, у других этот процесс длится годами и увенчивается получением заветных «корочек» члена Союза писателей России, после чего автор худосочных стишат и анемичной прозы становится во мнении публики, но в первую очередь в своём собственном, признанным настоящим писателем.

Обычно этот процесс проходит в мажорных тонах и доставляет писательскому новику массу приятных впечатлений, но бывают и неожиданные исключения. Вот и пример. В 1991 году Анатолия Бармина и ещё одну ульяновскую поэтическую даму на Всероссийском совещании молодых литераторов без изданных ими книг приняли в Союз писателей России.

Получив писательское удостоверение, Анатолий Бармин крепко задумался, писатель он или нет. Иногда в разговорах от него частенько можно было услышать: «Да какой я писатель!» Между тем у него вышла книжка рассказов, и совсем неслабых. Он пытался работать над романом.

И вот однажды сомнения в том, писатель ли он на самом деле, заставили его прийти к ответственному секретарю нашей писательской организации Евгению Мельникову и положить на стол членский билет Союза писателей.