Для такого мастера как Василий Шеломов, сделать рабочую модель солдата было делом одного дня. Затем форматоры модель увеличивали и отливали из бетона. Скульптор мог отдыхать, предаваться невесёлым размышлениям, пить вино, орать песни с такими же несчастливцами, словом, потихоньку сходить с ума.

Конечно, Васю задевало, что лучшие заказы Моторин переадресовывал своему другану по рижской Академии художеств Рафику Айрапетяну.

— Почему он не едет в Армению? — как-то спросил я. — Там и камня много…

— Там бы его не допустили даже до форматорской работы. Это у нас в России он нашёл дураков…

Шеломов долго косился с неодобрением на работы Рафика Арменаковича, и однажды на просмотре одной скульптуры мэтра не выдержал и вопросил:

— А где уши?.. Где, я спрашиваю, уши?.. Они у него на щеках!

Батюшки! Что тут началось!.. Говорят, чтобы вызвать водяного, нужно взять огромный камень и бросить его в болото. Подобное этому и проделал Василий Петрович в Ульяновской организации художников. Немедленно явился «водяной», начальник художественного болота — Алексей Васильевич Моторин. Немедленно было созвано правление Союза художников. Немедленно и единогласно Шеломова исключили из организации, отказали ему в праве именоваться скульптором. Утром был скульптором, вечером перестал им быть.

Когда пишутся эти строки, с того времени прошло четверть века. На мой взгляд, судьба давала В. Шеломову шанс стать не таким, как все. Конечно, у него бы отобрали мастерскую, сырой подвал, но бесхозных углов в городе было много. Зарабатывать бы он стал много больше, шабашками. Лепил бы свои этюды, но об исключённом на родине Ленина скульпторе вскоре бы заговорили в Москве и т. д. Словом, перед Василием открывалась перспектива противостояния с власть предержащими, но он сломался. Стал кланяться, стоять на коленях «на горохе» перед членами правления, лишь бы его не выгоняли из мастерской, где ему было хорошо, то есть тепло и сыро.

Это, уточняю, происходило зимой 1980 года. Тогда я говорил Василию, что советской власти жить остаётся недолго, что все теперешние божки — Сверкаловы, Моторины, все их карательные органы — всё полетит в тартарары. Однако Василий предпочитал не рисковать, его вполне нравилась жизнь, которую он ведёт, иногда устраивая бунтарские всплески.

Однажды он написал на своём портфеле мелом: «Ищу работу!» — и стал ходить по Художественному фонду из одной мастерской в другую. Словом, делал себе афишу и довольно глупую. И вот он сидел в оформительском цеху, к нему подошёл незнакомый человек и заговорил. Вася окинул его взглядом, поскрёб рыжую бороду и вопросил:

— А ты кто такой?..

— Я куратор вашей организации по линии комитета госбезопасности.

— Ну и сколько тебе платят?

— Рублей четыреста, — промямлил не ожидавший такого вопроса гэбэшник.

— Мало! — рубанул Василий, чем поверг товарища в полнейшее замешательство.

Нужно сказать, что советская власть художников деньгами жаловала щедро. Художественный фонд был обязан выплачивать каждому художнику, то есть обеспечивать его работой, чтобы он получал не менее 450 рублей в месяц. Ровно столько получали армейские полковники. Нередко среднемесячный заработок живописцев, скульпторов, монументалистов колебался в пределах 700 — 1000 рублей. Жить на эти деньги при социализме можно было обеспеченно.

Васино выступление с портфелем было признано наглым. Зарабатывать наравне с доктором наук и утверждать, что вот-вот умрёшь с голоду?.. Да, с этим Василий хватил, однако.

На какое-то время после путча он воспрянул духом, горячо ратовал за Ельцина, за рынок. «Появятся богатые люди, — кумекал скульптор, — им нужна будет высокая скульптура.