Вот выплывает из своего закутка пышная, как свадебная подушка, Фаина Вайнерман, ярая коммунистка, гонительница старух, торгующих цветами на улице Гончарова, она видит в этой торговле не вырванные до конца революцией и репрессиями корешки буржуазного сознания и вытравляет их своими помойно-доносительскими статейками. Она страшно боится, что её заподозрят в сочувствии к сионизму, но пройдёт совсем немного лет и Вайнерман уедет в США, и мы услышим её возмущённые речёвки по «Голосу Америки» о том, как её преследовали на родине Ленина за сочувствие американской демократии, а между тем обкуренные «дурью» демократические молодые янки вскоре затопчут её сына насмерть в занюханной дискотеке.

Вот с кипой обкомовских постановлений промчался в свой кабинет всегда молчаливый и похожий на приказного выжигу времён царя Алексея Тишайшего тайновидец кадровых перестановок в номенклатуре зав. отделом партийной жизни Михаил Горяйнов, горящий желанием занять редакционное кресло, что ему со временем удастся сделать, но с которого он полетит вверх тормашками, сброшенный последней ревнительницей трезвого развитого социализма секретарём обкома партии Баскаковой, и рухнет на дно, забомжует, и, в конце концов, бесследно распадётся на атомы среди кутерьмы воровства и предательства, обуявших его бывших сотоварищей по заседаниям бюро обкома КПСС.

Вот бодрым козликом проскакал в горяйновский кабинет молодой журналист Коля Марянин, которого Горяйнов прочил на своё место, пока ещё идеалист последнего разлива, но уже обуреваемый сильными подозрениями, что сталинские репрессии уничтожили настоящих большевиков, и Бухарин вскоре явится ему как преступно погашенный светоч демократии и социализма с человеческим лицом. И Марянин будет ездить на «бухаринские симпозиумы», писать на эту тему статьи, одновременно вступив в Антибюрократический центр, где верховодили будущие вожди ульяновских демократов, но на этом не закончатся зигзаги исканий конечной правды для журналиста. Он с азартом молодой шавки облает Ленина, идеалы коммунизма и заставит памятник вождю бродить, как пушкинского командора, по Ульяновску. Но лирический отступник от партийной клятвы не успокоится, настрочит два графоманских гимна: один — города, другой — области, и увенчает себя лаврами провинциального гимнюка.

В этих картинках нет ни капли преувеличения, журналисты того времени жили и работали в заданном им партийном измерении и сами, как и идеология, были бесконечно далеки от реальной жизни в своих каждодневно тиражируемых видениях того, чего на самом деле не было.

Укрощение оськинского иерея

Сейчас нередко можно слышать похваливания Хрущёва за «оттепель», но крепко забыто то, что Никита Сергеевич с маниакальным упорством преследовал православную церковь. На всю Ульяновскую область было всего три-четыре храма, из них один в селе Оськино, большом преимущественно мордовском селе, рядом с Инзой. Храм не пустовал. Одно только огорчало прихожан: священником был малообразованный, порядком надоевший пастве своими выходками бывший конюх.

Появление молодого иерея вызвало среди всех жителей Инзы неподдельный интерес. Услышав о нём два-три восторженных отзыва, я заинтересовался, и погожим осенним днем вместе с женой отправился в Оськино, благо, что дом, в котором мы жили, стоял на самом краю райцентра. Сойдя с дороги, мы прямиком пошли в сторону видневшегося храма, мимо стройки будущего комбината нетканых материалов.

Нужно отдать должное жителям Оськино, они сумели после войны добиться от властей разрешения на открытие прихода. Храм начал действовать, а на социалистической биографии Инзенского района появилось клерикальное пятно, которое изо всех сил пытались вывести советские и партийные органы. Одной из антирелигиозных задумок уничтожить приход была постройка почти вплотную к храму здания средней школы. Мыслилось окружить храм и верующих воинствующими безбожниками, которые бы хулиганили, портили церковное имущество, но произошло нечто неожиданное: юные оськинцы не озоровали, а стали посещать храм, сначала из любопытства, а потом и по велению души.