— И разскажу! Все разскажу!! Ничего не потаю. Пьянствовали мы недавно съ купцомъ Троеносовымъ. Онъ и давай хвастаться своей чековой книжкой. "Видалъ, говоритъ, книжку? Махонькая, кажется? Корова языкомъ слизнетъ — и нетъ ея!! А большая, говоритъ, въ ней сила. Тутъ я, говоритъ, проставлю цифру, тутъ фамилію — и на тебе, получайте. Хоть десять тысячъ, хоть двадцать тысячъ!" Хвастался этакъ-то, хвастался, да и заснулъ. А я возьми съ досады, да и выдери одинъ листочекъ…

— Мохнатыхъ?! — съ негодованіемъ вскричалъ Вострозубовъ. — Неужели…

И снова громко застоналъ Мохнатыхъ.

— Да! Да! Каюсь ради великаго праздника! Три тысячи вывелъ я на листочке, подписалъ "И. Троеносовъ" — благо онъ какъ курица пишетъ — и въ ту же неделю получилъ. Тошно мне, братцы, ой, какъ тошно!!

— Куда же ты ихъ девалъ, несчастный?

— А я пошелъ въ другой банкъ да на текущій счетъ все три тысячи и положилъ. Вотъ и чековая книжечка, въ роде Троеносовской.

— Какая грязь! Покажи… Книжечку.

— Вотъ видишь… Тутъ сумма и число ставится, тутъ фамилія…

— Неужели, ни на одну минуту, Мохнатыхъ, совесть не схватила тебя за сердце, не ужаснулся ты?… А фамилія получателя разве тутъ не ставится?

— Ни-ни! На предъявителя. Понимаешь, какъ удобно. Предъявилъ ты чекъ, и расписокъ никакихъ съ тебя не берутъ — пожалуйста! Получилъ изъ кассы и иди домой.

— Гмъ!.. Смешные, ей Богу, эти банкиры. Покажи-ка еще книжечку… Значитъ, ты сначала выдралъ такой листочекъ, a потомъ уже подписалъ купцову фамилію.

— Ну, конечно! Охъ, тошнехонько мне, братцы!.

— Выпей, преступная твоя душа. Вонъ, тамъ твой стаканъ, на окне… Ну, теперь бери твою книжку. Да спрячь подальше. А то, братъ, знаешь, не трудно и влопаться… Такъ все три тысячи, значитъ, у тебя и лежатъ?

— Все лежатъ, — вскричалъ кающійся Мохнатыхъ, ударяя себя въ грудь. — Ни копеечки не трогалъ!

— Н-да… Ну, ничего. Богъ тебя проститъ. По крайней мере, теперь ты облегчился…

Полянскій уже давно ревниво следилъ за интимнымъ разговоромъ Мохнатыхъ съ Вострозубовымъ.

Подошелъ къ нему, обнялъ дружески за талію и шепнулъ:

— Ну, что, легче теперь? Нету больше греховъ?

Тоскливо погляделъ на него Мохнатыхъ.

— Нету греховъ? Это у меня-то? Да меня за мой последній грехъ повесить мало! Братцы! Вяжите меня! Плюйте на меня! Я чужую жену соблазнилъ!

— Какая мерзость! — ахнулъ Полянскій, съ презреніемъ глядя на Мохнатыхъ. — Хорошенькая?

— Красавица прямо. Молоденькая, стройная, руки, какъ атласъ и целуется такъ, что…

— Мохнатыхъ! — сурово вскричалъ Полянскій, — не говори гадостей. И тебе не стыдно? Неужели, ты не подумалъ о муже, объ этомъ человеке, котораго ты такъ безчеловечно обокралъ?!.

— Жалко мне его было, — виновато пролепеталъ Мохнатыхъ, опустивъ грешную голову. — Да что же делать, братцы, если она такая… замечательная…

— Замечательная?! А святость семейнаго очага?! А устои? Говори, какъ ее зовутъ.

— Да зачемъ тебе это… Удобно ли?

— Говори, развратникъ! Скажи намъ ея имя, чтобы мы молились за нее въ сердце своемъ, молились, чтобы облегчить ея и твой грехъ… Слышишь? Говори!

— Раба Божія Наталья ее зовутъ, — тихо прошепталъ убитый Мохнатыхъ.

— Наталья? Богъ тебя накажетъ за эту Наталью, Мохнатыхъ.