— Серьезно?!

— Конечно.

Пауза.

— Ну, такъ что жъ такое, что вы замужемъ?

— Какъ что? Вотъ, ей Богу… Какой вы странный.

— Жизнь меня сделала страннымъ, милая Оля.

— Не смейте меня такъ называть.

— Хорошо, Оля. Не буду.

— То-то. Такъ о комъ же вы думали?

— О васъ.

— Интересно знать, что-же вы обо мне думали?

— Я думалъ: сколько вы счастья можете дать тому человеку, который васъ полюбитъ.

— Наверное, всемъ женщинамъ говорите то же самое.

— Я?! Нетъ. Чего мне! Только вамъ и говорю.

— Отчего вы такой печальный, Викторъ Михайловичъ?

— У меня жизнь печально сложилась, Оленька.

— Бедный мой, бедный; ну, дайте, я васъ по головке поглажу. Оставьте: Пустите! Не смейте меня целовать! Я кричать буду!

Лежа у себя на кровати, я нервно насторожился, вотъ сейчасъ раздастся пронзительный крикъ.

Крика не было. Тишина, на секунду прерванная звукомъ поцелуя, царила за окномъ.

— Слушайте, если вы будете такъ себя вести — я уйду.

— Ну, не надо уходить.

— Да ужъ я знаю васъ — вы умеете женщинъ уговаривать. Дайте слово, что больше этого не будетъ.

— Чего?

— Вотъ этихъ… поцелуевъ…

— Дамъ слово… Съ однимъ условіемъ, — чтобы завтра вы пришли ко мне. Я покажу вамъ свои рисунки. Вы любите искусство?

— Страшно!

— Ну, вотъ видите. Вы такая чуткая, понимающая и вдругъ заброшены въ эту глушь. Я понимаю, каково вамъ приходится. У васъ красивая душа. Такъ придете?

— Я приду съ однимъ условіемъ: дайте мне слово, что вы не позволите себе ничего лишняго.

— Лишняго? Что вы, Оленыса?!. За кого вы меня принимаете. Ничего лишняго. Будетъ самое необходимое.

— Ну, пойдемте отсюда… А то ушли и пропали… — даже неприлично. Только послушайте… Викторъ Михайловичъ… Вы, наверное, меня не уважаете. Только сегодня познакомились, a мы уже съ вами… и целовались…

— Ольга Николаевна! Разве можно говорить о какомъ-то тамъ уваженіи, если налицо любовь! Разве можно заботиться о какомъ-то насморке, если у человека брюшной тифъ?

— Да ужъ я васъ знаю… Вы умеете красиво говоритъ… Ну, идите впередъ, a я съ другой стороны выйду.

Черезъ полчаса Здолбуновъ, насвистывая что-то, зашелъ въ мою комнату.

— Ты тутъ? Что это ты делаешь въ одиночестве?

— Здолбуновъ! Я все слышалъ, о чемъ ты говорилъ съ Ольгой Николаевной.

Онъ засмеялся.

— Стыдно подслушивать, дитя мое.

— Знаешь, Здолбуновъ… я записалъ весь вашъ разговоръ. Почти дословно. Не хочешь ли прочитать?

Онъ взялъ изъ моихъ рукъ бумажку и внимательно прочелъ ее.

— А ведь, ей Богу, недурно.

— Это? Недурно?! Здолбуновъ! Ты, который читаешь рефераты по искусству, ты, который имеешь жену — чуткаго, тонкаго, умнаго человека, ты, который…

— "О ты, Катилина"! Успокойся, милый. Запомни мудрыя слова человека Здолбунова: на кита ходятъ съ гарпуномъ, a на пискаря достаточно примитивнейшаго крохотнаго стального крючка. Крючка китъ даже не заметитъ; гарпуномъ пискарь будетъ раздавленъ, какъ букашка. Все на свете разумно, и Марья Николаевна…

— Ольга!!

— Ну, Ольга. И Ольга Николаевна получитъ если и не мое уваженіе, то мою краткосрочную любовь.

— Да ужъ вы, мужчины, умеете говорить.