— Это вотъ Казанскій соборъ. Каково, а? Хотите внутрь зайти?

— Нетъ, зачемъ же, — пожалъ онъ плечами. — Соборъ какъ соборъ.

— Ну, не скажите… Колонны-то все таки… Видали, какія?

— Да, серыя. Сто штукъ будетъ?

— Что вы, — сказалъ я, и хотелъ добавить: «меньше» но потомъ решилъ ошеломить его.

— Больше! Около трехсотъ.

— Съ каждой стороны или въ общемъ?

Я резко повернулся:

— Пойдемъ.

Желаніе поразить этого человека пропало во мне. Я вяло водилъ его за руку и не менее вяло указывалъ вялымъ пальцемъ:

— Исаакіевскій соборъ. Полтораста милліоновъ обошелся.

Сельдяевъ значительно поджималъ губы и, поднявъ одну бровь, спрашивалъ:

— Съ землей или безъ земли?

— А это вотъ Нева. Видите?

Онъ перегнулся черезъ перила и сталъ разсматривать реку такъ, будто бы хотелъ разглядеть какое-то насекомое, ползущее внизу.

— Это вотъ Нева и есть?

— Нева. Кажется, что не широка, a на самомъ деле обманъ зренія: пять верстъ!

Никакого изумленія не отпечатлелось на его лице.

— Ну, вода-то здесь, говорятъ, ядовитая, — задумчиво опершись о перила, промямлилъ онъ.

— Вода? Страшно ядовитая. На одинъ кубическій сантиметръ воды четыре милліарда бактерій. Ежели нападутъ все вместе, человека растерзать могутъ.

— Такъ, такъ. А эта штучка тамъ торчитъ — что это такое?

— Где?

— Вотъ эта. Кривая какая-то.

— Это — Троицкій мостъ! (Мы стояли отъ него въ ста шагахъ). Хорошая "штучка"!.. Одна постройка обошлась полтораста милл… (все равно!) милліардовъ.

— Все-таки, онъ металлическій?

— А вы какой же хотели?

— Да нетъ, я такъ. Мне все равно. Металлическій такъ металлическій.

Я призадумался.

— Когда кессоны устанавливали, — около трехъ тысячъ народу погибло. Это былъ единственный разъ, когда онъ изменилъ себе, заметивъ:

— Ну, на такой большой мостъ неудивительно, — что столько народу пошло.

Я сразу погасъ, потухъ, обезсилелъ и побрелъ, еле перебирая ногами и неохотно влача Сельдяева за руку.

Были впереди еще — музеи, памятники, вся красота и мощь Петрограда. Но — что это все Сельдяеву? Я решилъ не церемониться съ нимъ.

Мы шли по какой-то неизвестной мне узкой улице; я указалъ на серый двухэтажный домъ и значительно сказалъ:

— Самый знаменитый домъ въ Петрограде

— А что?

— Здесь Пушкинъ написалъ своего "Евгенія Онегина".

— Пушкинъ? — переспросилъ Сельдяевъ. — Александръ Сергеевичъ?

— Да.

— Онъ тутъ что же… всегда жилъ или такъ только… Для "Онегина" поселился?

— Спеціально для "Онегина". Заплатилъ за квартиру двадцать тысячъ.

Печать холоднаго равнодушія лежала на каменномъ лице Сельдяева.

— Вы что же думаете, — сурово спросилъ я — Что прежнія 20 тысячъ все равно, что теперешнія? Теперь это нужно считать въ 50 тысячъ!

— Гм… да! А онъ за "Онегина"-то много получилъ?

Я бухнулъ:

— Около трехсотъ тысячъ.

— Ну, тогда, значитъ, — разсудительно заметилъ Сельдяевъ, — ему можно было за квартиру такія деньги платить.

Мы, молча зашагали дальше.

— А вотъ этотъ домъ — видите? Тутъ несколько летъ тому назадъ произошла страшная драма: одинъ молодой человекъ вырезалъ обитателей четырехъ квартиръ.