|
.. - Грех - на меня! - кричит Артамонов. Он как будто отрезвел, нахмурился и точно в бой пошел, идя как бы не своей волей. Баймакову толкнули встречу ему, пьяненькая женщина пошатнулась, оступилась и, выпрямясь, вскинув голову, пошла по кругу, - Петр услышал изумленный шёпот: - А, батюшки! Муж в земле еще года не лежит, а она и дочь выдала и сама пляшет! Не глядя на жену, но понимая, что ей стыдно за мать, он пробормотал: - Не надо бы отцу плясать. - И матушке не надо бы, - ответила она тихо и печально, стоя на скамье и глядя в тесный круг людей, через их головы; покачнувшись, она схватилась рукою за плечо Петра. - Тише! - сказал он ласково, поддержав ее за локоть. В открытые окна, через головы зрителей, вливались отблески вечерней зари, в красноватом свете этом кружились, как слепые, мужчина и женщина. В саду, во дворе, на улице хохотали, кричали, а в душной комнате становилось всё тише. Туго натянутая кожа бубна бухала каким-то темным звуком, верещала гармоника, в тесном круге парней и девиц всё еще, как обожженная, судорожно метались двое; девицы и парни смотрели на их пляску молча, серьезно, как на необычно важное дело, солидные люди частью ушли во двор, остались только осовевшие, неподвижно пьяные. Артамонов, топнув, остановился: - Ну, забила ты меня, Ульяна Ивановна! Женщина, вздрогнув, тоже вдруг встала, как пред стеною, и, поклонясь всем круговым поклоном, сказала: - Не обессудьте. Обмахиваясь платком, она тотчас ушла из комнаты, а на смену ей влезла Барская: - Разводите молодых! Ну-ко, Петр, иди ко мне; дружки, - ведите его под руки! Отец, отстранив дружек, положил свои длинные, тяжелые руки на плечи сына: - Ну, иди, дай бог счастья! Обнимемся давай! Он толкнул его, дружки подхватили Петра под руки, Барская, идя впереди, бормотала, поплевывая во все стороны. - Тьфу, тьфу! Ни болезни, ни горюшка, ни зависти, ни бесчестьица, тьфу! Огонь, вода - вовремя, не на беду, на счастье! Когда Петр вошел вслед за ней в комнату Натальи, где была приготовлена пышная постель, старуха тяжело села посреди комнаты на стул. - Слушай да - не забудь! - торжественно говорила она. - Вот тебе две полтины, положи их в сапоги, под пятку; придет Наталья, встанет на колени, захочет с тебя сапоги снять, - ты ей не давай... - Зачем это? - угрюмо спросил Петр. - Не твое дело. Три раза - не дашь, а в четвертый - разреши, и тут она тебя трижды поцелует, а полтинники ты дай ей, скажи: дарю тебе, раба моя, судьба моя! Помни! Ну, разденешься и ляг спиной к ней, а она тебя просить будет: пусти ночевать! Так ты - молчи, только в третий раз протяни ей руку, - понял? Ну, потом... Петр изумленно взглянул в темное широкое лицо наставницы; раздувая ноздри, облизывая губы, она отирала платком жирный подбородок, шею и властно, четко выговаривала грубые, бесстыдные слова. |
