|
., - Вот оно к чему! - обиженно вскричал Артамонов. - Ну, я, девицы, не во гнев вам, свою-то сторону все-таки похвалю: у нас обычаи помягче, народ поприветливее. У нас даже поговорка сложена: "Свапа да Усожа - в Сейм текут; слава тебе, боже, - не в Оку!" - Ты - погоди, ты еще не знаешь нас, - не то хвастаясь, не то угрожая, сказал Барский. - Ну, одари девиц! - Сколько ж им дать? - Сколько душе не жалко. Но когда Артамонов дал девицам два серебряных рубля, Помялов сердито сказал: - Широко даешь, бахвалишься! - Ну и трудно угодить на вас! - тоже гневно крикнул Илья, Барский оглушительно захохотал, а Житейкин рассыпал в воздухе смешок, мелкий и острый. Девичник кончился на рассвете, гости разошлись, почти все в доме заснули, Артамонов сидел в саду с Петром и Никитой, гладил бороду и говорил негромко, оглядывая сад, щупая глазами розоватые облака: - Народ - терпкий. Нелюбезный народ. Уж ты, Петруха, исполняй всё, что теща посоветует, хоть и бабьи пустяки это, а - надо! Алексей пошел девок провожать? Девкам он - приятен, а парням - нет. Злобно смотрит на него сынишка Барского... н-да! Ты, Никита, поласковее будь, ты это умеешь. Послужи отцу, замазкой, где я трещину сделаю, ты - заткни. Заглянув одним глазом в большой деревянный жбан, он продолжал угрюмо: - Всё вылакали; пыот, как лошади. Что думаешь, Петр? Перебирая в руках шёлковый пояс, подарок невесты, сын тихо сказал: - В деревне - проще, спокойнее жить. - Ну... Чего проще, коли день проспал... - Тянут они со свадьбой. - Потерпи. И вот наступил для Петра большой, трудный день. Петр сидит в переднем углу горницы, зная, что брови его сурово сдвинуты, нахмурены, чувствуя, что это нехорошо, не красит его в глазах невесты, но развести бровей не может, они точно крепкой ниткой сшиты. Исподлобья поглядывая на гостей, он встряхивает волосами, хмель сыплется на стол и на фату Натальи, она тоже понурилась, устало прикрыв глаза, очень бледная, испугана, как дитя, и дрожит от стыда. - Горько! - в двадцатый раз ревут красные волосатые рожи с оскаленными зубами. Петр поворачивается, как волк, не сгибая шеи, приподнимает фату и сухими губами, носом тычется в щеку, чувствуя атласный холод ее кожи, пугливую дрожь плеча; ему жалко Наталью и тоже стыдно, а тесное кольцо подвыпивших людей орет: - Не умеешь, парень! - В губы цель! - Эх, я бы вот поцеловал... Пьяный женский голос визжит: - Я те поцелую! - Горько! - рычит Барский. Сцепив зубы, Петр прикладывается к влажным губам девушки, они дрожат, и вся она, белая, как будто тает, подобно облаку на солнце. |
