|
- Это - матушка! Петр высунулся из окна, загородив его своей широкой спиною, он увидал, что отец, обняв тещу, прижимает ее к стене бани, стараясь опрокинуть на землю, она, часто взмахивая руками, бьет его по голове и, задыхаясь, громко шепчет: - Пусти, закричу! И не своим голосом крикнула: - Родимый - не тронь! Пожалей... Петр бесшумно закрыл окно, схватил жену, посадил ее на колени себе. - Не гляди. Она билась в руках его, вскрикивая: - Что это, кто? - Отец, - сказал Петр, крепко стиснув ее. - Не понимаешь, что ли... - Ой, как же это? - шептала она со стыдом и страхом; муж отнес ее на постель, покорно говоря: - Мы родителям не судьи. Схватись руками за голову, Наталья качалась, ныла: - Грех-то какой! - Не наш грех, - сказал Петр и вспомнил слова отца: "Господа то ли еще делают?" - Это и лучше: к тебе не полезет. Они, старики, - просты; для них это "птичий грех" - со снохой баловаться. Не плачь. Жена сквозь слезы говорила: - Еще когда они плясали, так я подумала... Если он - насильно, что же теперь будет у нас? Но, утомленная волнением, она скоро заснула, не раздеваясь, а Петр открыл окно, осмотрел сад, - там никого не было, вздыхал предрассветный ветер, деревья встряхивали душистую тьму. Оставив окно открытым, он лег рядом с женою, не закрывая глаз, думая о случившемся. Хорошо бы жить вдвоем с Натальей на маленьком хуторе. ...Наталья проснулась скоро, ей показалось, что ее разбудили жалость к матери и обида за нее. Босая, в одной рубахе, она быстро сошла вниз. Дверь в комнату матери, всегда запертая на ночь, была приоткрыта, это еще более испугало женщину, но, взглянув в угол, где стояла кровать матери, она увидала под простыней белую глыбу и темные волосы, разбросанные по подушке. "Спит. Наплакалась, нагоревалась..." Нужно что-то сделать, чем-то утешить оскорбленную мать. Она пошла в сад; мокрая, в росе, трава холодно щекотала ноги; только что поднялось солнце из-за леса, и косые лучи его слепили глаза. Лучи были чуть теплые. Сорвав посеребренный росою лист лопуха, Наталья приложила его к щеке, потом к другой и, освежив лицо, стала собирать на лист гроздья красной смородины, беззлобно думая о свекре. Тяжелой рукою он хлопал ее по спине и, ухмыляясь, спрашивал: - Ну, что - живешь? Дышишь? Ну - живи! Других слов для нее у него, видимо, не было, а ласковые шлепки несколько обижали ее - так ласкают лошадей. "Разбойник какой", - подумала она, заставляя себя думать о свекре враждебно. Пели зяблики, зорянки, щебетали чижи, тихо, шёлково шуршали листья деревьев, далеко на краю города играл пастух, с берега Ватаракши, где росла фабрика, доносились человечьи голоса, медленно плывя в светлой тишине. |
