|
.. - И когда он спит? Петр, надевая сапог, громко крякнул, а жена, искоса взглянув на него, усмехнулась, говоря: - Ведь горбат, а приятный, приятнее Алексея... Муж крякнул еще раз, но - потише. ...Каждый день, на восходе солнца, когда пастух, собирая стадо, заунывно наигрывал на длинной берестяной трубе, - за рекою начинался стук топоров, и обыватели, выгоняя на улицу коров, овец, усмешливо говорили друг другу: - Чу, затяпали, ни свет ни заря... - Жадность - покою лютый враг. Илье Артамоневу иногда казалось, что он уже преодолел ленивую неприязнь города; дремовцы почтительно снимали пред ним картузы, внимательно слушали его рассказы о князьях Ратских, но почти всегда тот или другой не без гордости замечал: - У нас господа попроще, победнее, а - построже ваших! Вечерами, в праздники, сидя в густом, красивом саду трактира Барского на берегу Оки, он говорил богачам, сильным людям Дремова: - От моего дела всем вам будет выгода. - Давай бог, - отвечал Помялов, усмехаясь, коротенькой, собачьей улыбкой, и нельзя было понять: ласково лизнет или укусит? Его измятое лицо неудачно спрятано в пеньковой бородке, серый нос недоверчиво принюхивается ко всему, а желудевые глаза смотрят ехидно. - Давай бог, - повторяет он, - хотя и без тебя не плохо жили, ну, может, и с тобой так же проживем. Артамонов хмурится: - Двоемысленно говоришь, не дружески. Барский хохочет, кричит: - Он у нас - такой! У Барского на месте лица скупо наляпаны багровые куски мяса, его огромная голова, шея, щеки, руки - весь он густо оброс толстоволосой, медвежьей шерстью, уши - не видны, ненужные глаза скрыты в жирных подушечках. - Вся моя сила в жир пошла, - говорит он и хохочет, широко открывая пасть, полную тупыми зубами. К Артамонову присматривается очень светлыми глазами тележник Воропонов, он поучает сухоньким голосом: - Дела делать - надо, а и божие не следует забывать. Сказано: "Марфа, Марфа, печешися о многом, а единое на потребу суть". Светлые и точно пустые глаза его смотрят так, как будто Воропонов догадывается о чем-то и вот сейчас оглушит необыкновенным словом. Иногда он как будто и начинал говорить нечто: - Конечно, и Христос хлеб вкушал, так что Марфа... - Ну-ну, - останавливал его кожевник Житейкин, церковный староста, - куда поехал? Воропонов умолкал, двигая серыми ушами, а Илья спрашивал кожевника: - Ты мое дело понимаешь? - Это зачем? - искренно удивлялся Житейкин. - Дело - твое, тебе его и понимать, чудак! У тебя - твое, у меня - мое. |
