|
- Значит - муж был плох... - Не поверишь, - шепчет она, - я ведь до тебя и не знала, какова есть любовь. Бабы, подруги, бывало, рассказывают, а я - не верю, думаю: врут со стыда! Ведь, кроме стыда, я и не знала ничего от мужа-то, как на плаху ложилась на постель. Молюсь богу: заснул бы, не трогал бы! Хороший был человек, тихий, умный, а таланта на любовь бог ему не дал... Ее рассказ и возбуждает и удивляет Артамонова, крепко поглаживая пышные груди ее, он ворчит: - Вот как бывает, а я и не знал, думал: всякий мужик бабе сладок. Он чувствует себя сильнее и умней рядом с этой женщиной, днем - всегда ровной, спокойной, разумной хозяйкой, которую город уважает за ум ее и грамотность. Однажды, растроганный ее девичьими ласками, он сказал: - Я понимаю, на что ты пошла. Зря мы детей женили, надо было мне с тобой обвенчаться... - Дети у тебя - хорошие, они и узнают про нас, - не беда, а вот если город узнает... Она вздрогнула всем телом. - Ну, ничего, - шепнул Илья. Как-то она полюбопытствовала: - Скажи-ка: вот - человека ты убил, не снится он тебе? Равнодушно почесывая бороду, Илья ответил: - Нет, я крепко сплю, снов не вижу. Да и чему сниться? Я и не видал, каков он. Ударили меня, я едва на ногах устоял, треснул кого-то кистенем по башке, потом - другого, а третий убежал. Вздохнув, он с обидой проворчал: - Наткнутся на тебя дураки, а ты за них отвечай богу... Несколько минут лежали молча. - Задремал? - Нет. - Иди, светать скоро начнет; на стройку пойдешь? Ох, умаешься ты со мной... - Не бойся, - на будни хватило, хватит и на праздник, - похвалился Артамонов, одеваясь. Он идет по холодку, в перламутровом сумраке раннего утра; ходит по своей земле, сунув руки за спину под кафтан; кафтан приподнялся петушиным хвостом; Артамонов давит тяжелой ногою стружку, щепу, думает: "Олешке надо дать выгуляться, пускай с него пена сойдет. Трудный парень, а - хорош". Ложится на песок или на кучу стружек и быстро засыпает. В зеленоватом небе ласково разгорается заря; вот солнце хвастливо развернуло над землею павлиний хвост лучей и само, золотое, всплыло вслед за ним; проснулись рабочие и, видя распростертое большое тело предупреждают друг друга: - Тут! Скуластый Тихон Вялов, держа на плече железный заступ, смотрит на Артамонова мерцающими глазами так, точно хочет перешагнуть через него и - не решается. Муравьиная суета людей, крики, стук не будят большого человека; лежа в небо лицом, он храпит, как тупая пила, - землекоп идет прочь, оглядываясь, мигая, как ушибленный по голове. |
