И тогда он решил, что не будет ждать, пока Ребис поймает их обоих и запрет в клинике. Ему и раньше не нравилась суть эксперимента, но он был слишком молод, чтобы мешать отцовским затеям. Потом Кадош на десять лет перешел в режим наблюдения, казалось, это продлится вечность. Разумеется, он не остановился и никогда не остановится, особенно теперь, когда ваше половое созревание окончено.
Я невольно хватаюсь за свою грудь, которая, очевидно, и просигнализировала папочке: пора! пора разобрать это тело на мясо, кости и жидкости.
Все сочувственно молчат.
Если молчание продолжится, я брошусь в море и превращусь в морскую пену. Это, конечно, не совсем то же самое, что сбежать от тирана-отца и выйти за прекрасного принца, но у меня, словно у русалочки, шансы на счастливый брак и долгую жизнь нулевые. Так же, как русалка для принца — всего лишь безродная нечисть, я для Джона — наихудший вариант из всех возможных. И не только в качестве жены.
Эмиль
При слове «масоны» конспиролог просыпается и в цинике. Кто знает, не стоит ли за отцом, помимо его — нашего — клана, больше, гораздо больше людей, сил, денег и власти? Если великая ложа прикрывает ребисовы дела, мы не только не сможем заставить Кадоша исправить все, что он натворил, — мы не сможем даже спрятаться от него. Ни мангровые леса, ни рисовые плантации, ни города-гиганты, растущие не вширь, а вверх, не укроют нас.
— Я помню один нож, — внезапно произносит Эми. — Треугольный, с головами. Он всегда лежал в кабинете отца, нас туда водили на осмотр. Мне разрешали с ним играть и даже не ругали, когда я проткнула им кресло.
Я тоже помню. Это был не просто нож, а пхурба. Потом, в юности, когда меня до смерти интересовало все связанное с отцом, я не раз думал: неужто Ребис буддист? неужто он верит хоть в какую-нибудь религию? Мы с Эмилией не раз спорили насчет того, верующий наш отец или нет. Решили, что верующий, но не в религию.
Теперь у нас появится новый предмет для споров: верующий ли наш дядя, Лабрис? И это не досужий интерес, это вопрос жизни и смерти. Безбожник, повязанный фамильными клятвами и пороками, собственноручно возложит нас на алтарь. Что может остановить его? Страх перед новым витком исследований после неизбежной неудачи? Как только Кадош поймет, что и на сей раз не стал богом, он немедля примется колдовать новый эликсир. Кто или что это будет? Его собственная плоть и кровь, полученная от суррогатной матери, оплодотворенной через катетер? Питьевое золото, вываренное в реакторе? В любом случае малым Ребис не удовольствуется.
— Так что же Лабрис? — спрашиваю я.
— Лабрис не советует лезть на фамильный остров. Это опасно и бесполезно. Дядька говорит, его брат нигде не бывает, но всегда посещает одно заведение на Себу.
— Ночной клуб, а на самом деле бордель? — Моя сестра настоящий Шерлок Холмс. Хотя, если подумать всего минуту… Что может понадобится уродливому маньяку вне территории, где его считают богом и давно привыкли к его уродству и маньячеству? Немного грязного разнообразия.
Трое из нас одной крови, и в этой крови кипят отцовские пороки: жестокость, рациональность, любовь к хитрым, ювелирно точным планам. Ни шагу в простоте — и даже посещение ночного клуба на деле вовсе не развлечение для туристов.
— Клуб, где работает Сандаан, — произношу я. — Там есть бордель. Мальчишка приглашал Яна в комнаты наверху. А еще в клубе работают трансы.
— Папеньке должны нравиться такие же, как он сам, — кивает Эмилия. — Обладатели двойного комплекта гениталий.
Не только гениталий, но и всей репродуктивной системы. Кадош считает андрогинов совершенством, но только природных, нерукотворных. Хотя для одноразового секса сойдет и имитация. |