Печаль становится гуще, отравней, в ней слышатся нотки недовольства уже не собой — нами.

— Считал, — сухо роняет брат. — Возможно, эта встреча станет последней.

Я люблю поговорить. И могла бы всю дорогу перебирать мысли собеседника, как четки: Ян представлял нас, совершающих инцест от безумной страсти друг к другу; пытался просчитать шансы вписаться в извращенное соитие третьим; собирался отбить одного из нас у другого, выбирал, словно тачку в магазине… Но Эмиль слишком зол, чтобы слушать мои рассуждения. В моей крови кипит его глухое раздражение.

И разумеется, я виновата: позволила себе чересчур жирный намек.

— Надо было надеть шарфик или водолазку? — Кроткая улыбка на моем лице действительно кроткая.

Эмиль не покупается на манипуляции, он никогда на них не покупается.

— Бесполезно. Рано или поздно мы упремся в эту стену.

Стена — не наша физическая нераздельность. Я даже не уверена, что это наша главная проблема. Когда-то, в первые годы жизни, возможно, но не сейчас, спустя двадцать лет. Стена — то, что отделяет нас от людей с одним телом. Им не понять, что такое быть единым целым ВО ВСЕМ. Мы воплощаем самый потаенный, самый неискоренимый людской страх, он же самое неистовое желание: принадлежать другому и заполучить другого в полное свое владение. Без пряток и сомнений, без личного пространства и интимных потребностей, для удовлетворения которых можно закрыться в туалете или хотя бы к стенке отвернуться. Обладание, безраздельное во всех смыслах. Тотальное искоренение одиночества. Вот где ужас-то.

— Разврат понять проще. — У меня есть вторая попытка.

— Понять, но не принять. — И снова облом.

— Инцест легко превратить из табу в фетиш. — Утешать раздраженного Эмиля — моя вторая работа. Первая — не давать ему скатиться в неподходящую влюбленность. — Представь себе, как твой Ян сейчас ЗАИНТРИГОВАН.

Мы смеемся. Вернее, ржем, вспоминая, как парень старался держать лицо, то и дело возвращаясь взглядом к меткам, оставленным Эмилем.

— Надо было его спросить, боялся ли он в детстве, что на его маленьких ладошках отрастет шерсть.

— Намеки не помогут, — вздыхает брат. — Нам предстоит прямо ответить на все вопросы «не для прессы».

— Мы можем пригласить Яна в гости и показать ему сортир.

Зрелище стоящих бок о бок унитазов иногда помогает лучше любых разъяснений. При виде этой конструкции до некоторых доходит: мы делаем вместе действительно ВСЁ.

— Ширму показать не хочешь?

— Всему свое время, братец, всему свое время.

Раз в год один из нас, сопя от натуги, достает из шкафа ширму (второй безучастно стоит рядом), волочет ее к кровати и пристегивает к спинкам. Ширма сделана на заказ (как и почти все в доме), легкая, прочная, с дверцами посередине и выемкой понизу. Нехитрый акробатический трюк (как и почти каждое наше движение) — и вот мы лежим по обе стороны от ширмы, притворяясь отдельными существами.

Ширма — послание: не лезь ко мне. Я от тебя устал(а). Это плохое послание, злое и грустное. Мы не читаем мыслей друг друга, все-таки нервная система у нас раздельная, но отзвуки тоски одного выедают эндорфины другого. Куда приятней, если послание предвкушающее: у нас скоро будет секс! Одному из нас сделают хорошо. А второй постарается не мешать, уйдя в себя — единственное место, куда сиамскому близнецу можно уйти в одиночку.

Не люблю, когда Эмиль уходит… туда. Боюсь, однажды он не сможет вернуться. Мне бы хотелось знать брата и с этой стороны, но мы стараемся оберегать крохотные участки отдельности, которые у нас есть.