Я начинаю понимать все преимущества забвения. Начинаю понимать, зачем Ребис сделал ЭТО со своим сыном.

Но что будет с Эмилем потом? Кто будет рядом с Кадошем-младшим, когда память вернется? Эмилия? Ребис? Лабрис? Поддержит ли его кто-нибудь из Семьи или эти шакалы воспользуются состоянием Эмиля, чтобы сломать последыша и использовать — в который раз?

— Как он? Не сильно пострадал? — шепотом интересуется Клаустра, заглядывая в палату пасынка, которая совсем уже похожа на комнату — кресла, шкаф, телевизор, компьютерный стол… Вот только кровать медицинская — на колесиках, с бортиками, поднимающимся изголовьем и штангой для подтягивания. Я, когда остаюсь в «пакгаузе», сплю отдельно — на гостевой койке с жестким, будто тюремным, матрасом.

— Клара, да что случилось-то? — так же шепотом спрашиваю я. Мать Джона манит меня в коридор и ведет в палату ВИП-пациента: медицинская кровать здесь двуспальная и плазма в полстены, а гостевой койки нет вовсе. Узкое, как, амбразура, французское окно ведет на тесный балкон. Здесь, любуясь видом на вспаханные клумбы с разметкой посадок, я выслушиваю историю Джоновых эскапад.

— Джон оправданно рискует. Нам нужны связи с местными наркодилерами. Даже если это будет стоит Джону нескольких зубов и шрамов, — Клаустра не пытается осторожничать, эвфемизмы ей ни к чему. — Официальные поставки лекарств наладить не получится — у сертифицированных фармакологов нет многого из того, что нам нужно. Придется довольствоваться тем, что добудет Король и мой сын, но для этого придется подмять под себя всю подпольную фармакологию штата. — Я мысленно присвистываю. — Сама работа Джону не в новинку, хотя сын чересчур расслабился под крылышком у доброго дяди. Ему нужно войти в форму. А там, глядишь, и покушения прекратятся.

— Когда? — автоматически спрашиваю я.

— Через пару месяцев. Через три — максимум.

Три месяца покушений. Да либо Джона убьют девяносто раз, либо он убьет девяносто человек. А пока сын Клаустры вызывает огонь на себя, Король и его люди тихо, без шума перебьют строптивых, вот что значит это «покушения прекратятся». У Клаустры планы на богомольную Гайю, на ее невидимые глазам чужаков джопадпатти. Пусть в трущобах Гайи творится не такой ад, как в Дхарави, но все-таки это ад. Тех, кто контролирует чумазое, нищее поголовье сквоттеров, покидает власть, покидает прямо сейчас, будто вода в отлив — и они мстят, пока есть возможность. Клара бросает на амбразуру родного сына. Единственного сына.

Дочь буддистки, полжизни расширявшей сознание коктейлем из разрешенных и запрещенных веществ, Клаустра всем своим существом отрицает идею материнства. Я не знаю подробностей ее детства (их не знает никто, словно бы Клара родилась и предстала перед Кадошами в миг, когда их отцы задумались о союзе между своими отпрысками, еще не зная, какой рок ими движет). Но ее детство определенно было наполнено жестокими мечтами о мести равнодушной родне — и жестокость их не уступала жестокости всего, что проделала с Кларитой жизнь. Однажды маленькая девочка, которую родственники ставили в самый конец списка семейных ценностей, будто в конец очереди возвращали, захотела быть первой. С годами Кларита поняла: чтобы быть первым, не следует становиться в очередь.