Да и кто их различит, эти переговорные устройства второго тысячелетия? Однако стоит нажать кнопку, как крепкие медбратья встанут, словно из-под земли, придут на помощь болящему, сдуру покинувшему стерильность и тишину палаты. Переставляя ослабевшие за время болезни ноги, точно ходули, выбираюсь на берег реки, сажусь и жду рассвета. Можно было бы вернуться в постель, а не зябнуть на утреннем ветру, таращась в небо, изрезанное проводами. Но во сне меня преследует ощущение теплого тела, всегда бывшего под боком, здесь, со стороны шрама. Подсознание мое сигналит: я и кто-то еще находится в неправильно выбранной точке координат, там, где нас быть не должно. Отвержение, отторжение, отрицание. Чувство потери, с которым я просыпаюсь, сменяется чувством облегчения, за час-другой удается добраться до благодушия.
Вот и сейчас, просидев на набережной не меньше часа и успокоившись настолько, чтобы можно было идти досыпать, закидываю ноги на парапет, держась за бок и неприлично кряхтя — и в этот миг мимо меня, лежа на боку и рассыпая искры, со страшной скоростью проносится байк, а его седок летит следом, скользя на животе, словно серфер, упустивший доску. Вот только под ним не вода, а асфальт — и далеко не такой гладкий, как на гоночном треке. Через минуту на дорогу вылетает тюнингованная развалюха, на таких ездят местные. Местные криминальные элементы — драгдилеры и крышующие их бандиты. Это они выскакивают из машины и набрасываются на байкера, точно стая мелких акул на крупную добычу.
Надежды, что враг ранен, дезориентирован, потерял сознание и с ним легко будет расправиться, тают на глазах. Мгновения драки мелькают, будто кадры постановочного боя: лежащий на земле мужчина, извернувшись змеей, бьет первому противнику ногами в лоб — тот птицей отлетает метра на три, падает на спину и… похоже, умирает. Из уха поверженного врага струйкой течет кровь, часто-часто капая в дорожную пыль. Не обращая внимания, что, возможно, секунду назад стал убийцей, байкер вскакивает, точно выстрелившая пружина, наносит удары обеими руками, выводя из строя сразу двоих; однако ему невыгодно оставаться победителем и торчать на поле боя памятником самому себе — один из тех, кто остался у машины, тянет из-за пояса пистолет. Как только его подельники расступятся, он выстрелит.
— Эй! — кричу я вооруженному бандиту, раньше, чем успеваю сообразить, что делаю: — Улыбочку! — И наставляю на всю шайку свой пейджер-твейджер, издали похожий на маленький фотоаппарат. Жму кнопку, отправляя сигнал на пульт «Пациенту срочно нужна помощь» — и машу бесполезной коробочкой так, словно это новейшее шпионское оборудование, передающее информацию сразу и в полицию, и на ютуб, и на новостные каналы.
Дуло смотрит мне в лоб. Крохотное отверстие, я ведь не должен видеть его с расстояния в десяток метров? Но я вижу: оно как зрачок, суженный зрачок наркомана. Под этим смертоносным взглядом тело поет от напряжения, будто высоковольтная линия. Я считаю последние секунды своей жизни, когда байкер швыряет в стрелка его «коллегу». Летящее тело ловит пулю за меня, оба бандита, живой и мертвый, мешками валятся наземь. А остальные… остальные делятся на тех, кто намерен добить байкера (а у того уже кровь течет из-под шлема, если повреждена гортань, недолго бедолаге осталось), и тех, кто собирается гнаться за свидетелем. Бежать не получится, придется стоять и драться. Я с ужасом сознаю, что понятия не имею, каково это — драться. Мои мышцы не помнят ни единого удара, ни единого блока, ни одной подсечки. Но я же дрался раньше? Нельзя же дожить до двадцати лет, ни разу не подравшись?
Недоумение отвлекает меня от самой важной, самой насущной задачи — выжить в чужой войне. В последний момент вижу несущиеся на меня вытаращенные глаза и оскаленный рот, в рассветных лучах похожий на окровавленную акулью пасть, бью с размаху по сверкающим зубам. |