Ты хочешь сказать, что твоего брата больше нет?! — хочу зарычать я. А зарычать не получается.

— Радуйся: у тебя остался Эрмин. Отец сделал все, чтобы от Эмиля не осталось ни-че-го. Однако Эрмин — та сердечная петля, по которой Эмиль вернется к тебе.

Эмилия

— Как он это сделал? Что значит «чтобы ничего не осталось»?.. — голос Яна пресекается.

До чего же оно медленное, это мышление обычного человека! Только начнешь рассказывать что-нибудь захватывающее, как сразу натыкаешься на непонимание и вынужден перейти от рассказа к объяснениям. Легкий укол раздражения привычен: Ян хороший парень, но зачем он спрашивает меня о вещах, которых даже я не понимаю, а уж Ян и подавно не поймет?

— Наш папенька делает это с человеческим мозгом КАК-ТО. Совмещает гипнотический и психоаналитический раппорт. Раппорты наших мучений он сплетает в узор, а созерцание этого узора активизирует танатос, инстинкт смерти. Кто-то умирает целиком, до конца — как Альбедо. Кто-то частично — как Джон. А кто-то обманывает смерть, погрузив себя в сон разума. Мой брат хитрец.

— Но ведь это невозможно… Гипноз не может принудить человека к самоубийству! Я читал!

Читал он. Кто тут книжное дитя — молодой здоровый газетчик или инвалид детства я?

— Он не может приказать. А обмануть может. Есть разница?

— Получается, — Ян сглатывает, глаза у него узкие, злые, — что мы с Джоном вас не защитили, не освободили и не спасли — вывезли вас из пещер, когда Ребис поменял одну кодировку на другую, и все.

Я не стала говорить, что в тот день перестала чувствовать любовь — только расчет. От всех — от Джона, от отца, от брата. А вскоре пришло время и мне сменить любовь на расчет. Хватит фантасмагорий, пора научиться жить той жизнью, которая у меня есть.

— Положа руку на сердце… — Какое сердце, у тебя его больше нет! — написано на лице у Яна. — То есть положа руку на то, что у меня вместо сердца, скажу: Ребис не может не интриговать. Когда-то он сделал все, чтобы нас не пытались разделить — так он защитил меня. Я бы не выжила без брата, Эмиль был нужен мне как искусственное сердце.

Мы оба смотрим на небольшой — всего десять килограмм — переносной АИК, который справляется намного, намного хуже Эмиля.

— А не проще было пересадить тебе сердце?

— Бывает, что новое сердце довольно быстро приходит в негодность и работает хуже старого. Если проблемы не в самом сердце.

— Тогда поставить клапанный аппарат! — не сдается Ян.

Еще бы он сдался и принял логику Абба Амоны, у которого, на первый взгляд, логика отсутствует — ведь он же сумасшедший. Ничего Ребис не просчитывает, просто любуется вершинами и низинами человеческого страдания как красивым видом из окна. Нет, Ян, если хочешь войти в Семью, придется понять: у любого безумца логика есть — но своя, недоступная тем, кто пользуется логикой общей, всем понятной. Благодаря ей отец умеет предвидеть вещи, для нормальных людей неожиданные.

— Кардиопротезный синдром убил бы меня. Слушать по ночам шум от работы протеза, часами считать экстрасистолы, дергаться от перебоев в тиканье часов. Спать только днем, и только если кто-то дежурит в палате. Проводить годы в ожидании смерти. Как думаешь, сколько бы прожил ребенок с синдромом Скумина?

Ян замирает, представляя ад, от которого меня избавил Кадош. Привыкай, дружок, это рай для всех един, ад у каждого свой.

— Отец не хотел, чтобы я сошла с ума из-за такой ерунды, как стучащая под ребрами машинка, но у него был сложный выбор — или скорое безумие и детское самоубийство, или долгое, странное, неудобное существование, одно на двоих.