Денег у Семьи много. Если они положат Эрмину хорошее содержание, не уверен, что тело, вопреки мозгу, не вспомнит, как много было упущено за прошедшие двадцать лет. Не хотелось бы наблюдать кокаиновый оттяг с бухлом и шлюхами, после которого неделю вспоминаешь, кто ты такой и как тебя зовут, если повезет проснуться.

— Надеюсь, ему хватит мотопробега.

— Ехать вперед значит жить, все остальное видимость, — легко соглашается Адам. — Но я знаю, о чем ты думаешь. Не бойся, близнецы свое отбунтовали лет пять назад. Знал бы ты, из каких историй их вытаскивали! Пора им найти себе дело.

Только сейчас я понимаю, что никогда не задавался вопросом, чем занимаются близнецы, какое у них хобби, какую карьеру они хотят сделать, не устраивал дурацкие расспросы на тему «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?»… Да черт возьми, ты сначала вырасти, а кем тебе стать — жизнь сама подскажет. В ультимативной форме.

— Твоя задача, — прерывает мои размышления Адам, — в том, чтобы обучить Эмиля.

— Чему обучить?

— Тому, чего у тебя в избытке — умению создавать смелость из трусости.

— Что? — Я в растерянности. Никогда не считал себя храбрецом, но и трусом тоже не считал. О чем говорит наш драгоценный патриарх?

— Что тобой двигало, когда ты отправился за близнецами к черту на рога?

— Хотел показать место, где нашли жемчужину Лао-цзы, — бормочу я, с трудом припомнив, с чего, собственно, все начиналось. — То есть я не сам этого захотел, они меня спровоцировали, но мне тоже было интересно…

— Это Джону было бы интересно угробить свою налаженную жизнь и сорваться на острова, — насмешливо замечает патриарх. — Джону нравятся авантюры ради авантюр. Чтобы это прекратить, надо впутать его в самую сложную, многоступенчатую и многолетнюю аферу, в какой он когда-либо увязал. И тогда он сможет делать что-то полезное, а не только разрушать жизнь свою и своих близких. Ты, в отличие от Джона, знаком со страхом.

— То есть я трус? — уточняю я.

— Кто боится и убегает — тот трус. Кто боится, но все-таки не убегает — тот уже не трус, — дергает плечом Адам.

Я с неослабным интересом наблюдаю, как по огромному телу проходит самая настоящая рябь, будто по воде. Со временем патриарха перестаешь воспринимать как физически неполноценное существо и начинаешь воспринимать как стихию. Алчущие нормальности от Адама в ужасе, а я довольно быстро притерпелся и к его облику, и к его манере разговаривать загадками. Так же и близнецы перестали казаться мне ненормальными буквально во вторую встречу. Я по сей день не привык к их красоте, но легко привык к их уродству. Наверное, я ксенофил — теперь уже бывший.

Эрмин с каждой неделей становится все более нормальным. Симпатичный блондин, немного мажор, немного лоботряс. Не знай я, что это чудовище, сотворенное для Великого делания… Нет, мне не хочется вернуть ни Цитринитас, ни Рубедо. Слишком молод, думаю я, глядя на него. Слишком молод для всего, что с ним происходит, черт подери.

Ребис действительно гениальный хирург — другой бы не смог столь безупречно проложить новые русла для кровеносных систем. Близнецы словно родились во второй раз. Тело новорожденного так же разрывает связь с материнским чревом, дававшим плоду все необходимое, плацентарное кровообращение иссякает, сердце младенца меняется, приспосабливаясь к новой, независимой жизни. Мы, смертные, привыкли к тому, что происходит с маленькими детьми, к готовности их кровеносной системы меняться. Но мы редко рождаемся во второй раз и уж конечно никогда не рвем плаценту, будучи взрослыми, сформированными телесно и психически. Сейчас все пришлось делать вручную, Ребис творил что-то непонятное с сердцем Эмиля, уменьшая нагрузки на никогда не отдыхающую мышцу — больше не нужно качать кровь сквозь два тела.