— Некоторые племена каннибалов, как это установлено этнографами, полагают, что лю­дей следует есть для того, чтобы продлить жизнь. Надолго сохранить молодость. И, зна­ешь, некоторые неофициальные исследования, я вот сейчас это выяснил, кажется, подтверж­дают это. Природа явления пока остается за­гадочной, не хватает материалов для иссле­дований, как ты понимаешь — не так уж много осталось на земле каннибалов... но почему-то систематическое питание некото­рыми человеческими органами — мозгом, печенью — похоже, действительно приводит к омоложению, к затормаживанию процессов старения.

— Первый раз слышу.

Молдер пожал плечами.

— Всегда что-то слышишь впервые. Ты по­думай, сколько мифов вокруг этого. Наверное, не зря. От приобщения к крови и плоти Хри­стовой в обряде евхаристии до народной веры в бессмертие вампиров. Не может быть, чтобы все это выросло на пустом месте.

— Любой священник, услышав, что ты го­воришь, проклял бы тебя.

— Я рад, что ты не священник. Нам следо­вало бы сейчас же наведаться в регистрационный архив суда города Дадли. Я сильно по­дозреваю, что далеко не одна только Пола Грэй должна была скрывать свой истинный возраст.

Но ни Молдер, ни Скалли не двинулись с места. Идея была слишком дикой, страшной, нелепой, чтобы вот так сразу поверить в нее и начать действовать в соответствии с нею. Потом глаза Скалли расширились.

— Молдер, помнишь... мистер Чейко гово­рил о пользе обществу, которую приносят куры. Ты тогда съязвил еще: людям, мол, затрудни­тельно приносить пользу, давая съедать свою плоть и предоставляя кожу и волосы для поделок... только Гитлер попытался помочь им это делать, а людям не понравилось... По­мнишь?

— Да.

— Помнишь, как улыбнулся мистер Чей­ко?

— Да, — сказал Молдер после едва уло­вимой паузы. — Помню.

Резиденция Чейко

Мистеру Чейко было неприятно. Он не ис­пытывал душевной боли (он давно уже ни­когда и ни по какому поводу не испытывал душевной боли), ему не было одиноко (со времен войны и одиноких блужданий по джунглям Новой Гвинеи, когда он наелся оди­ночеством досыта, это чувство перестало по­сещать его), он даже не тревожился. О чем тревожиться, когда прожита такая жизнь? Но ни малейших посягательств на свою роль он не терпел, как и прежде. Гордость в нем была еще вполне жива.

Пустота в доме не бросала вызова гордос­ти и не противоречила ей. Пустой дом — в этом было нечто величественное. Только слу­ги и он. Он знал: за глаза его зовут куриным богом. Странно, но ему это льстило. Ему льсти­ло все, что могло хоть каким-то боком смахи­вать на лесть. У него была устойчивая психи­ка, наилучшая для людей у власти: то, что иной заморыш воспринял бы как издевку, или оби­ду, или иронию — мистер Чейко принимал как очередной орден. Этот заезжий хлыщ из ФБР, помянувший Гитлера, сам того не ведая, нынче польстил мистеру Чейко так, как уже давно никто не льстил. Умный парень, сразу решил о нем мистер Чейко утром. Несомнен­но, этот Фокс Молдер принесет нашему го­родку огромную пользу. Его прекрасные ка­чества в равных пропорциях перейдут ко всем жителям Дадли, который мистер Чейко дав­но уже привык считать своей маленькой им­перией.

С агентом и его напарницей следовало ра­зобраться в первую очередь.

Но сейчас перед мистером Чейко, волну­ясь и говоря торопливо и чуть сбивчиво, сидел в полутемном холле доктор Рэндолф и чего-то хотел. Как всегда, каких-то пустя­ков. Чего-то неважного. «Почему они все ничего не понимают, — с легким, давно уже вошедшим в привычку, удивлением думал мистер Чейко. — Почему, если оставить их без присмотра, у них ничего не получается? Почему, стоит хоть на минутку дать им волю, поручить самим что-то сделать или чего-то не сделать, как они городят глупость на глу­пость — и потом в панике и детской обиде на то, что ими плохо руководят, прибегают к мистеру Чейко жаловаться на самого же мистера Чейко?»

Куриный бог был практиком, далеким от пустого философствования, и никогда не задумывался о том, что в этом же самом удивлении всю жизнь пребывают все дик­таторы.