Наполеон, получив донесение об очеред­ном поражении очередного из своих люби­мых маршалов, в сердцах воскликнул: «Ну я же не могу сам быть везде!» Нечто подоб­ное наверняка говорили в приватном кругу и Гитлер, и микадо, с которым мистер Чей­ко честно воевал, пока не понял, как надо жить... и, конечно, этот русский Сталин...

— Но нужно же что-то делать, мистер Чей­ко! — горячо втолковывал куриному богу док­тор Рэндолф. — Вы ведь знаете, что происхо­дит. Люди уже боятся, они не знают, что думать. Не сегодня-завтра до них окончатель­но дойдет, что происходит. Они уже теперь теряют веру, слухи ползут...

— Я потерял свою дочь, Джэсс, так что мо­жете мне не рассказывать, сколь трагичны со­бытия.

«Действительно, — с ужасом подумал доктор Рэндолф, — ни о чем, кроме дочки, он ни думать не может, ни слышать не хочет. Это конец. Он конченый человек. Нам надо спасаться самим».

Но он еще надеялся. Привычка идти за поводырем была слишком сильна и слишком сладка, чтобы вот так вот вдруг рвануться ей наперекор.

— Я ведь уже сказал вам днем: я разбе­русь. Это значит, что я разберусь, и хватит меня беспокоить по пустякам.

— Я знаю, мистер Чейко, знаю... Но...

Из прихожей в холл, грузно перевалива­ясь, вошла горничная-афро.

— Мистер Чейко, — веско сказала она, — к вам Дорис Кернс.

Доктор поджал губы.

— Пусть войдет, — сказал мистер Чейко.

Буквально через мгновение после того, как горничная, величаво ступая, вышла из холла, туда ворвалась встрепанная, заплаканная Дорис. Увидев, что мистер Чейко не один, она замерла, не зная, как теперь себя вести, но было уже поздно. Доктор Рэндолф ненавидящим взглядом смотрел на нее исподлобья. Мистер Чейко, однако, встал и вышел из-за стола. Она порывисто шагнула к нему; на короткий миг и мистеру Чейко, и доктору Рэндолфу пока­залось, что женщина бросится владыке на шею, а то и падет к ногам. Но, к счастью, ни того ни другого не случилось. Она замерла перед ним, и мистер Чейко просто взял ее руки в свои.

— Спокойнее, Дорис, — отечески прого­ворил он. — Спокойнее.

— Я так больше не могу, мистер Чейко. Я больше не могу лгать. Мне страшно.

— Ничего страшного. Джэсс мне только что рассказал последние подробности. Тебе со­вершенно не о чем беспокоиться.

— Ну как же не о чем! Ведь как ни по­смотри, Джордж был мне мужем, и теперь все будут считать, что я во всем виновата. Он заболел первым! А я недоглядела!

— Откуда ты знаешь? — нахмурился ми­стер Чейко.

— Завтра все будут знать. Доктор расска­зал шерифу, шериф рассказал Мадж, Мадж — мне и, наверное, не только мне...

Мистер Чейко нахмурился, усы его него­дующе шевельнулись. Он повернулся к доктору Рэндолфу. Тот не опустил глаз, встретив взгляд владыки с отчаянной храбростью об­реченного.

— Зачем шериф рассказал все это Мард­жори Купер? — спросил мистер Чейко.

— В постели чего не расскажешь, — про­бормотала Дорис. — Мужчине же хочется показать себя... мол, все знаю, все вижу...

Мистер Чейко вновь повернулся к ней.

— Тщеславие — смертный грех, — ска­зал он.

— Гореть нам в аду всем, если так, — ска­зала Дорис. — Но ведь я действительно ни в чем не виновата. Я помогала городу, как мог­ла. Забрала его бумаги, стерла файлы... А ведь что ни говорите, мы прожили с ним пятнад­цать лет! — у нее сорвался голос.

— Ты хороший человек, Дорис, — успоко­ительно проговорил мистер Чейко, — и у тебя будет хорошая еда. А о нем не жалей. От него не было проку в жизни, Дорис, ты же помнишь. Он не ведал, что такое настоящие ценности, у него не было принципов, не было ничего свя­того.